ПОВЕСТЬ Н.В.ГОГОЛЯ «НОС»

И.Д.Ермаков

1

Над чем смеетесь? Над собой смеетесь.

Н.В.Гоголь, «Ревизор»

Странная эта, фантастическая повесть «Нос»! Бывают ли действительно такие случаи? Сам автор в недоумении и под видом шутки ставит сeбe вопросы о своем произведении: какая же польза от этой повести, похожа ли она на действительность, почему авторы берут такие сюжеты? Не представляет ли все произведение только «чепуху необыкновенную», что это – бред, неудачная выдумка, бессмысленный сон?...

С какой же целью художник слова берет такой сюжет? И как будто бы оставляя нерешенными все эти вопросы, автор лукаво замечает, а ведь бывают и такие случаи, «редко, но бывают».

А раз бывают, значит – правда, значит не выдумка и не чепуха, не ложь. Ответ автора направлен к тем, для кого вся ценность художественного произведения связана с фактом действительной жизни, все чего не бывает – чепуха и вздор.

Но кроме правдоподобия внешнего, «бывания», существуют иные категории – нравственного бывания, и в своей повести Н.В.Гоголь говорит не о фактах окружающей действительности, а через факты такой действительности, и это дли него характерно – о фактах духовной жизни человека, о фактах его нравственного бытия.

В том, что повесть «Нос» есть художественное произведение, никогда никто не сомневался. Но, может быть, этотолько художественная безделушка? Нет, русский писатель смотрит на литературный труд свой, как на подвиг, как на подвижничество. Однако где же в повести элементы подвига?

Они скрыты, тщательно спрятаны в повести и в странной ткани ее, в скромных, незаметных героях разыгрывается общечеловечески важное событие и происшествие.

Незаметные, невидные существователи дают возможность раскрыть глубины человеческой души и узнать правду только потому,что о ней никто не думает и старается не думать.

Думая о ней, об этой правде, Н.В.Го-голь смеется, шутит и невидимо плачет. У него, как он сознается, две природы, и обе они борются между собою – в борьбе обнаруживает Н.В.Го-голь духовную свою жизнь.

Борьба ведет Н.В.Гоголя к познанию – путь познания художника лежит в создании символов. Символ многосмысленен, и каждый раскрывает в нем то или другое значение, но исчерпать содержание символа нельзя так же, как нельзя исчерпать жизнь... Вот почему всякое выявление смысла произведения раскроет только некоторые ценности его, вот почему нельзя до конца открыть смысл и этой повести.

Автор имеет дело с совокупностью, а не с частями, и потому у Н.В.Гоголя часть говорит о целом точно так же, как целое представлено частью, которая теперь уже стала целым. Это не произвол, не фантазия автора, а необходимость, ибо нет других путей творческого постижения.

* * *

Повесть «Нос» Н.В.Гоголя занимает определенное положение в ряду произведений писателя, объединенных если не одной и той же темой, то вопросами мучительными, трудными, которые ставит себе и разрешает автор.

В этот круг произведений войдут наиболее значительные его повести – «Вий», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Шинель», «Записки сумасшедшего», «Нос» и некоторые другие. Такое выделение из органически связанного творческого исследования отдельных произведений Н.В.Гоголя, конечно, носит до известной степени произвольный и искусственный характер. Тема «Носа», например, подготавливалась писателем уже давно и в таких произведениях, где носу еще не отводится главная роль действующего лица. Н.В.Гоголь пришел к своей теме, побуждаемый вовсе не извне, как это подозревают историки литературы, не отвечая на злободневные литературные интересы начала XIX столетия, но отзываясь на них, чувствуя внутри себя потребность и силы, даже необходимость ответить на них, осмыслить их и дать им определенную законченную форму и бытие.

Меткая характеристика Н.В.Гоголя, в котором А.С.Пушкин прозрел «русского Стерна»

, делает честь проницательности гениального поэта, однако, при всем внешнем сходстве в приемах «русский Стерн» – Н.В.Гоголь резко отличается от своего предшественника, настолько именно, насколько склад русской души не похож на склад души английской.

Важно и достойно быть отмеченным вовсе не то, что Н.В.Гоголь под влиянием «носологии», царившей в журналах его времени, был пленен переведенным тогда на русский язык романом Л.Стерна, из которого он мог кое-чем воспользоваться. Нас, естественно, больше всего должен заинтересовать не самый факт заимствований, от которых не свободен ни один писатель, но прежде всего то, что сумел сделать из этой темы Н.В.Гоголь, какое новое содержание вложил он в эту бесконечно и разнообразно трактованную целой плеядой больших и малых писателей тему.

Часть такой работы, касающейся вопроса об эволюции и возможных влияниях на Н.В.Гоголя в сюжете «Нос», предварительно сделана в статье В.В.Виноградова

, где собран довольно значительный казуистический материал о том, как относились современники писателя к теме «Носа» и какой разработке подверглась она у различных авторов.

Мы не станем, однако, задерживаться на этом материале, он нас интересует гораздо меньше, и мы его свяжем с характерной чертой для творчества Н.В.Гоголя, с тем, что он – писатель-моралист. От своих сочинений Н.В.Гоголь всегда ждет морального воздействия, что особенно ярко сказалось в период работы его над «Мертвыми душами», «Исповедью», «Ревизором»...

Поскольку творчество писателя по преимуществу представляет собой исповедь и обнажение тайников собственной души, постольку писатель не мог не исходить из действительности, так как в основу своего произведения Н.В.Гоголь мог положить только правду, только то, что действительно было, хотя бы только в его душе.

В анализе «Шинели» В.В.Розанов

утверждает, что Н.В.Гоголь искажает действительность, доводит ее до карикатуры, унижает ее. Но В.В.Розанов не отметил одного чрезвычайно типичного и самого существенного в «Шинели»: выслушав анекдот о чиновнике, который затем был преображен автором в героя «Шинели», Н.В.Гоголь задумался, погрузился в скорбные размышления и ничего не сказал. Он увидел самого себя, в себе самом вскрыл образ и антитезу того чиновника, о котором ему рассказали и в пафосе самопознания, нравственного «очищения» создал образ прямо противоположный тому чиновнику, о котором сообщил его приятель. Не действительность дискредитировал Н.В.Гоголь, но обратив свои взор внутрь себя, в покаянном переживании вскрыл, как всегда он умел вскрывать, «скверны» собственной своей души.

Н.В.Гоголь открывает себя, исповедуется, и этой особенностью, как мне кажется, объясняется отчасти и сам способ его изложения, его разговорная речь, сказ, участие самого автора, его личности во всем, о чем бы он ни писал или рассказывал. Отсюда же как результат двух противоположно направленных стремлений в исповеди: одного, раскрывающего, обнажающего язвы, другого – скрывающего, естественно стыдящегося их в пафосе раскаянья – между этими стремлениями перед нами словно разворачивается борьба, приводящая автора к намекам, недосказанности, каламбурам, остротам. Потому что нельзя же сказать всего и в самообнажении своем нельзя перейти определенных границ, которые ставят необходимость исповеди и искусства. На свои произведения Н.В.Гоголь смотрел как на исповедь, как на выставление на «всенародные очи» чего-то духовно важного и значительного. В этой сложной и захватывающей своим трагизмом эволюции горения гоголевской души естественно намечаются две стадии, два периода, самым, однако, интимным образом между собою переплетающиеся. Стадия первая, когда еще молодой Н.В.Гоголь внешне осмеивал других и в то же время не забывал посмеяться над собою, и стадия вторая, когда взоры Н.В.Гоголя углубленно обратились в тайники его собственной души, где упорно и беспощадно он находил и вскрывал перед другими свои «скверны». Повесть «Нос» принадлежит к исповедям Н.В.Гоголя в этот второй период его творчества.

* * *

В основе гоголевского творчества лежат два противоположных и всегда борющихся между собой пути – самоопределения и самовозвеличивания – борьба между этими стремлениями отражается не только в том, что пишет Н.В.Гоголь, но и на том, каким образом, каким стилем он это осуществляет.

Постоянная внутренняя борьба, мучительный уход внутрь себя, в мир разыгрывающихся в нем коллизий делают фигуру писателя какой-то странной, непонятной, а его характер – капризным, фантастическим даже для окружающих его друзей.

У Н.В.Гоголя в ранних произведениях наряду с сюжетами и стилем, характеризующим жизнь обыденную и повседневно-незаметную, отмечается стремление к мотивам героического, эпического характера, к пафосу лирических отступлений. Эти два стремления, два стиля – напряженный, торжественный и тривиально-бытовой перемешиваются в «Шинели», «Записках сумасшедшего», «Мертвых душах», и тот же мотив, но уже скрытый, звучит в его повести «Нос». Есть что-то глубоко типическое в том, что затем так пышно и до пределов развил в своих произведениях Ф.М.Достоевский, последователь Н.В.Гоголя – в том, как легко темы характера напряженно возвышенного сплетаются и связываются с темами низменными. Возникая сплошь и рядом совершенно неожиданно, ничем в произведении вроде бы не подготовленные и не обусловленные, они захватывают нас, как будто бы притупляют нашу критику, и мы не в силах видеть всю их внешнюю немотивированность и неожиданность. Но они там говорят нам о том, что есть «две природы» в душе писателя. Н.В.Гоголь в творчестве своем постоянно скользит между двумя безднами – это то, что иные критики отметили у него как стремление к предельности, к пределу.

Эти «две природы» – активная и пассивная, святая и греховная, смех и слезы, удовольствие и страдание, и все эти чувства вместе, в одно и то же время создают сложные, запутанные, контрастные и зыбкие по своей фантастичности положения.

2

Под словом «нос» в продолжении всей этой длинной главы о носах и во всех частях моей книги, где только встретится слово «нос», я объявляю, что под этим словом я разумею настоящей нос – ни больше, ни меньше...

Л.Стерн, «Жизнь и убеждения

Тристрама Шенди»

В своем, стремлении к предельному Н.В.Гоголь, как это характерно для всех фантастов, исходит всегда из действительности, сюжета, сообщенного ему со стороны, исходит из циркулирующих в обществе интересов, случаев, все время притом всматриваясь в окружающий мир, изучая человека, его слова, жесты, выражения. Но особенное значение придаст он носу, который не упустит случая описать, охарактеризовать.

Выписки о носах и об их свойствах в произведениях Н.В.Гоголя могли бы составить целый небольшой томик – так, не уставая, описывает он его, характеризует, останавливается на этой «заметной» части лица, на всем его поведении – как он нюхает табак, сморкается, куда лезет и т.п.

Советуя отмечать в человеке все для него характерное, Н.В.Гоголь приводит следующую примерную запись: «С вида он казист и приличен; держит руку вот как, сморкается вот как, нюхает табак вот как; словом, не пропуская ничего того, что видит глаз, от вещей крупных до мелочей». «Крупными» вещами, таким образом, оказывается нос и его поведение.

В шутливой заметке, написанной в альбом Чертковой, Н.В.Гоголь дает простор фантазии о своем носе: «Наша дружба священна. Она началась на дне тавлинки. Там встретились наши носы и почувствовали несходство характеров. В самом деле: ваш – красивый, щегольской, с весьма приятной выгнутой линией, а мой – решительно птичий, остроконечный и длинный, как Браун, могущий наведываться лично, без посредства пальцев в самые мелкие табакерки (разумеется, если не будет оттуда отражен щелчком). Впрочем, несмотря на смешную физиономию, мой нос – очень добрая скотина: не вздергивался никогда кверху, или к потолку, не чихал в угождение начальникам и начальству, словом, несмотря на свою непомерность, вел себя очень умеренно, за что, без сомнения попал в либералы. Но в сторону носы. Этот предмет очень плодовит, и о нем было довольно писано и переписано; жаловались вообще на его глупость, и что он нюхает все без разбору, и зачем он выбежал на средину лица. Говорили даже, что совсем не нужно носа, что вместо носа гораздо лучше, если бы была табакерка, а нос бы носил всякий в кармане в носовом платке. Впрочем, все это вздор и ни к чему не ведет. Я носу своему очень благодарен».

В другом письме к Балабиной: «Так, может быть, и вам видится мой нос – длинный, подобный птичьему (о, сладостная надежда). Но оставим в покое носы». В этих двусмысленно-шутливых, претендующих на остроумие отрывках из писем и во многих других заметках, которых я не привожу, раскрывается перед нами чрезвычайно интересная, необходимая для понимания повести «Нос» подробность, на которой следует несколько остановиться. Вероятно, каждому непредубежденному читателю выдержки из альбома Чертковой бросится в глаза связь между содержанием ее и содержанием повести «Нос». Носы встречаются, дружба священна, нос птичий, но носу щелкают, не пуская его в табакерку, нос – добрая скотина, то есть отдельное существо, нос можно носить в кармане в носовом платке. Все это мы встречаем в повести, и разве нос Ковалева не оказался завернутым в тряпочку в руках Ивана Яковлевича, конечно, никогда не пользовавшегося платком?

А в отрывке из письма к Балабиной разве нет той же ситуации, что и в повести, когда нос видится женщине и когда это вызывает сладострастные надежды у Ковалева?

И в письмах, и в произведениях Н.В.Гоголя мы непрестанно встречаем положения, которые затем войдут в ткань повести «Нос». Ограничусь двумя примерами. В рассказе «Ночь перед Рождеством» метель, щиплющая Чуба за нос и мылящая ему бороду и усы, вызывает у Н.В.Гоголя образ «цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву». В повести «Нос» этому соответствует поведение настоящего цирюльника Ивана Яковлевича, который во время бритья так теребил за носы, что они еле держались», то есть могли оторваться.

В «Записках сумасшедшего» немало говорится о носах: «Луна делается в Гамбурге хромым бочаром от смоляного каната и деревянного масла по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос. И оттого самая луна – такой нежный шар, что люди никак не могут жить, а там теперь живут только одни носы. И потому самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся на луне. И когда я вообразил, что земля – вещество тяжелое и может, насевши, размолоть в муку носы наши, то мной овладело такое беспокойство». В самом конце «Записок…» автор снова возвращается к теме «Носа», уже не к прыщику, как в «Носе» у Ковалева, а к шишке: «А знаете ли, что у Алжирского бея под самым носом шишка?»

Как это ясно из приведенных выдержек из писем Н.В.Гоголя, нос, собственный нос занимал его. Быков вспоминает, что в бытность свою в Нежине Н.В.Гоголь целый месяц с лишним употребил на то, чтобы заставить кончик своего носа сойтись с подбородком. В виньетке к повести «Нос» Н.В.Гоголь нарисовал длинную палочку, к которой со всех сторон приросли самые разнообразные носы.

Величина носа, этого необходимого украшения лица у Н.В.Гоголя, тесно связана с мужеством его персонажей. При маленьком носе нельзя ждать мужества у мужчины, и потому у женщин и у всех женственных натур в произведениях писателя обыкновенно бывают маленькие носы, не больше «жилетной пуговицы». С другой стороны, влиятельная активность, например, Агафьи Федосеевны из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» связана с ее носом, то есть не с самым носом, а теми тремя бородавками, которые она «носила» на носу.

Теперь после всех этих необходимых замечаний перейдем к разбору самой повести «Нос». Н.В.Гоголь написал ее в 1833-1836 гг., сначала она носила другое заглавие и называлась «Сон».

В письме к матери Н.В.Гоголь говорит о своей повести «Сон», «которая есть больше ничего, как бессвязные отрывки, не имеющие смысла, из того, что мы думали, и потом склеившиеся вместе и составившие винегрет». В первоначальной редакции повести Н.В.Гоголь сводит все «происшествие» к событиям во сне: «впрочем, все это, что ни описано здесь, виделось майору во сне. И когда он проснулся, в такую пришел радость»...

Отказавшись от первого заглавия «Сон», Н.В.Гоголь переименовал се в «Нос», причем тему сна он сохранил, но она оказалась замаскированной и скрытой. Отказавшись от слова «сон», Н.В.Гоголь вводит сон в ткань повести и показывает нам, что нос и сон есть одно и то же.

Действительно, если прочесть наоборот слово «сон», то получится «нос». Ведь носа нет в действительности, нос есть сон, носов нельзя увидеть, они, как мы уже слышали в «Записках сумасшедшего», могут существовать отдельно и независимо от своих обладателей. Обладатель может их иной раз только носит, (например, в «Невском проспекте»), но, в то же время, всякая опасность, угрожающая целости носа, живо волнует и является источником неисчислимых страданий и унижений для того, кто не видит своего носа.

Отказавшись от заглавия «Сон», Н.В.Гоголь скрыл и в то же время должен был тщательно разработать тему сна, чтобы дать нам не слово, а сущность явления. В первой и второй главах повести странное состояние обоих героев, проснувшихся «довольно рано», позволяет сомневаться и не дает полной уверенности в том, что совсем проснулись цирюльник Иван Яковлевич и майор Платон Кузьмич – вероятно, оба они еще спят или находятся в просоночном состоянии.

Это подтверждается тем обстоятельством, что цирюльник недоуменно спрашивает себя, не был ли он вчера пьян (не с похмелья ли?), а утративший нос майор «ущипнул себя, чтобы узнать, не спит ли он: кажется, не спит».

В этом «необыкновенно странном происшествии», с которого начинается и которым кончается повесть, проникнутая фантастическими чертами сновидения, приводящая автора в полное недоумение, вырисовываются два главных героя столь же противоположных по своему облику, общественному положению, особенностям характера, как Иван Иванович и Иван Никифорович или как Акакий Акакиевич до и после своей смерти.

Один – цирюльник Иван Яковлевич с утраченной фамилией, унижаемый своей женой, – ничтожное, жалкое существо, не осмеливающееся что-либо требовать. Другой утративший свой нос, – коллежский асессор Платон Кузьмич Ковалев, называющий себя майором, фатоватый, вылощенный, влюбленный в себя молодой человек, готовый par amour

волочиться за дочкой Подточиной.

Иван Яковлевич – безмолвная мишень, на которую сыплются брань, замечания и одергивания его почтенной супруги. Ковалев, наоборот, сверху вниз смотрит на женщин («бабье – курий народ»); завидный жених, знающий себе цену и преувеличивающий ее. Ивану Яковлевичу, у которого утрачена фамилия, попадается в хлебе нос, он не знает, что с ним делать и как бы от него освободиться. У Ковалева только и дéла, как бы вернуть потерянный нос, он суетится, хлопочет, разыскивая его. Оба они суетятся и хлопочут, беспокоятся: один желая разделаться, другой – разыскать один и тот же нос.

Человек грязный и неопрятный (у него «руки воняют»), Иван Яковлевич находит в хлебе нос, предмет неудобный в этих условиях, винит себя, хотя не может припомнить, каким образом мог попасть к нему нос майора. Покорно взяв его в руку, завернув в тряпочку, под нелегкие увещевания супруги, бедный цирюльник только и думает о том, как бы ему освободиться от этой предательской и неприятной части тела.

Наоборот, майор Ковалев, чистый, со свежим воротничком и манжетами, неожиданно утеряв нос, не знает, кого винить, о собственной вине не думает. Он винит женщину, вдову Подточину, едет к полицмейстеру, в газетную экспедицию. Словом, в противоположность цирюльнику, старающемуся закончить дело в тиши, Ковалев создает шум, толки, гласность, лезет в амбиции, возмущается, что люди недостаточно серьезно заняты его носом, в то время как Иван Яковлевич готов провалиться, уничтожиться как перед квартальным надзирателем на мосту, так и на собственной квартире перед супругой.

Эти два противоположные друг другу героя по существу своему составляют две стороны одного и того же человека, причем низший имеет то, что утерял высший, и при условии, что мы имеем дело с одним и тем же человеком, нос оказывается вовсе не утерянным, а помещенным на своем обычном месте – «между двух щек». Этот прием разделения человека на высшее и низшее в нем особенно ярко и доказательно раскрывается перед нами в другом месте, в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». С точки зрения моралиста, оценивающего существо человека, Иван Иванович – представитель лживого, трусливого принаряженного разума («бекеша») верхней части тела. Иван Никифорович – представитель непосредственного, грубого, неприкрытого инстинкта (животной сущности человека). То же можно найти и в «Шинели» Н.В.Гоголя, где забитый, безличный Акакий Акакиевич (доброе животное) противопоставлен тому же Акакию Акакиевичу, но уже грозному, карающему.

3

Красота – это страшная и ужасная вещь. Ужасно, что красота не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердце людское.

Ф.М.Достоевский

Подойдем к повести так, как она развертывается перед нами, и той последовательности, в какой она построена писателем.

«Марта 25 числа...» – такими словами она начинается. Сказать «марта 25 числа» – совсем не то же, что «25 числа марта»: в первом сочетании слов звуки сразу приобретают, благодаря раскатистому «р» с согласной угрожающий, зловещий, командующий характер, тогда как во втором отодвинутое «марта» не может звучать угрожающе. Всогласии с этим и вторая глава начинается с того, что Ковалев, проснувшись, «сделал губами “брр, хотя и сам не мог растолковать, по какой причине». И здесь снова в сочетании с согласной раскатистое «брр»как угрожающее: проснулся, дескать. Выразительно значение, что-то «p» – одиниз бесчисленных звуковых приемов Н.В.Гоголя, которыми он так умело и охотно пользовался.

Но это еще не все. Почему же именно «марта» и почему именно 25 числа? Прежде всего, 25 – число круглое (и лицо Ковалева, утерявшего нос, кругло как «блин»), но как быть с мартом? Март, как мы знаем, один из самых сомнительных месяцев в году, месяц кошачьих концертов («мартовский кот») и по контрасту, по другому предельному значению март имеет еще и иной смысл.

25 марта приходится на один из самых прекрасных праздников для верующих – день Благовещенья. Однако какое все это имеет отношение к самой повести?

Прежде всего, подойдем к этому явлению с точки зрения «двух натур» у Н.В.Гоголя, с точки зрения противоборства бога с дьяволом, затем отметим, что в символическом познании противоположности связываются. Самое прекрасное и унизительное, смешное, животное, ничтожное связываются как мотив борьбы, преодоления, внутреннего очищения. Ковалев теплый: в нем леденящее и огненное смешались в одну безразлично-тепловатую стихию, в огненное «Благовещенье» ударил гром, случилось «происшествие» – «дурная весть» для ничтожного, похотливого Ковалева и «Благая весть» для всех, кто не живет его жизнью.

На таких потрясающих контрастах, на такой арене борьбы самых противоположных, исключающих друг друга возвышенных и низменных чувств сотканы произведения писателя, и сама душа его, беспощадно раздираемая стремлениями духа и стремлениями плоти, взывает и открывает в своих глубинах дьявола и бога.

На этом построена вся повесть «Нос» Н.В.Гоголя. После раскатистого, угрожающего «р», поддержанного целым рядом последующих «р» в словах «Петербург», «странное происшествие» и т.п., мы переходим к убогому цирюльнику, живущему на Вознесенском проспекте.

Утрата на вывеске фамилии контрастирует со словами «и кровь отворяют» и звучит как вводная мелодия к основной теме всей повести с ее утратами, огорчениями, оскорблениями.

Иван Яковлевич просыпается от запаха (нос) горячего хлеба. Через запах хлеба, свеженького хлеба, желанию съесть его (в хлебе нос) снова введена тема отрезывания, и тема эта получает отзвук в ламентациях

Ковалева, утерявшего нос свой не на войне, а в домашнем обстановке, на собственной квартире.

За свое безгрешное, невинное желание скушать свеженького хлебца получил нос Иван Яковлевич, за грешное желание приударить и преследовать «куриный народ» утерял свой нос майор.

Вечером накануне праздника Ковалев обнаружил у себя на носу прыщик, этот прыщик его взволновал (не боялся ли он утратить нос?) и, проснувшись, не нашел не только прыща, но и самого носа.

Мотив женитьбы, супружеской жизни в произведениях Н.В.Гоголя в громадном большинстве случаев при исключениях, только подтверждающих правило, влечет за собою переживания страха, возмездия, ужаса («Шинель», «Женитьба», «Иван Федорович Шпонька и его тетушки»). Такой страх имеется как основной мотив и в «Носе»; недаром Ковалев в конце повести говорит: «…а на дочке все равно не женюсь»... Но и жениться плохо – унижение, и не жениться скверно – нос потеряешь.

Нос пропал 25-го утром и ровно через две недели, снова в пятницу, 7-го апреля он появился на прежнем месте. Разница в две недели соответствует разнице между старым и новым стилем в 13 дней – все событие произошло в одну ночь.

Новый, безбожный стиль, с точки зрения православного, в тоже время как нельзя больше соответствовал иностранным новинкам в смысле приставления носов тем, у кого их нет («носология»). Здесь сплетаются разнообразные мотивы новостей ринопластики, «французской болезни»

, при которой рискуешь потерять нос или «остаться с носом».

Случилось это в пятницу, у носа «семь пятниц на неделе», ему нельзя верить, он может «сбежать», и потому теперь Ковалев уже сомневается и не верит своему счастью, как сомневался и не верил он в свое несчастье. Помня о прыщике на носу, о таинственном исчезновении носа, он естественно боится загрязнить и подвергнуть нос всем тем опасностям, которые в настоящее время счастливо миновали, поэтому первый вопрос его цирюльнику: чисты ли его руки?

В дальнейшем никакого намека на случившееся с Ковалевым, никаких расспросов со стороны майора, но Иван Яковлевич робеет, входит, «но так боязливо, как кошка, которую только что высекли за кражу сала» – вот он, «мартовский кот», и неизвестно к кому это относится – к цирюльнику или майору, но об этом потом. Иван Яковлевич во время бритья после окрика майора «руки опустил, оторопел и смутился, как никогда не смущался».

Побрившись, Ковалев с «сатирическим видом посмотрел на двух военных, у одного из которых был нос никак не больше жилетной пуговицы».

Проверив еще раз наличность своего носа и сделав визит товарищу (теперь визитирует не нос, а сам майор), Ковалев встречает штаб-офицершу с дочерью. «Он разговорился с ними очень долго и, нарочно, вынувши табакерку, набивал свой нос с обоих подъездов, приговаривая про себя: ”Вот; мол, вам, бабье, куриный народ, а на дочке все-таки не женюсь. Так, просто, par amour – изволь”».

Подводя итоги всей повести, отыскивая мораль ее, автор задумывается над тем, что много в ней неправдоподобного. В дальнейшем автор останавливается в недоуменном удивлении, как это может случиться только после фантастически невероятного сновидения, и задает себе целый ряд вопросов. Как понять все это странное происшествие? Как оправдать подобные лишенные смысла и последовательности перипетии с носом Ковалева? «Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию объявлять о носе?» Другими словами, как можно было путем печатного слова распространять такие двусмысленности? И прикидываясь простаком, что было в натуре Н.В.Гоголя, он прибавляет: «Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей».

За шуткой скрывается мучительная правда о скупости Н.В.Гоголя не только в смысле денежном, но и, что особенно важно, в смысле возможности жениться. Половая любовь казалась Н.В.Гоголю страшной, грозящей всякими неисчислимыми бедами, замыкала его в себе самом и делала его скупым, сосредоточенным на себе, своей личности; вызывала громадное внутреннее напряжение душевной деятельности, которую он воплощал в образах, проецируя их из себя и освобождаясь от них. Вот почему объявлять о таких делах, как потере носа, «неприлично, неловко, нехорошо». За шуткой снова скрывается целая проблема.

«И опять то же (т.е. неприлично, неловко, нехорошо): как нос очутился в печеном хлебе, и как сам Иван Яковлевич»?... Снова недоговоренность, одинаково применимая к сновидению и к какому-то неловкому делу – отрезал ли нос, решился ли его выбросить, не понял смысла того, что с ним произошло и т.п.? Словом, какова же в повести роль Ивана Яковлевича?... «Нет, этого Я никак не понимаю, решительно не понимаю».

Как, действительно, может присниться такая «чепуха совершеннейшая», какой в ней может быть смысл? И автор даже при одном намеке на возможность какого-либо объяснения с его стороны прерывает течение мыслей энергичным «нет, нет». Не так ли поступает и сам Ковалев, отмахиваясь от неприятного и страшного сновидения?

Да что тут рассказывать, когда все уже сказано, раскрыто так обстоятельно и подробно, что внимательному читателю нетрудно не понять смысл всей повести. Сам автор на последних страницах, приходя якобы на помощь здравому смыслу повести, раззадоривает читателя, вновь проводя его мимо главных тем повести.

Автор для того, чтобы не раскрыть больше, чем он это уже сделал, и для того, чтобы заставить подумать читателя, должен воздержаться от всяких объяснений. Культурные соображения не позволяют сказать все, и потому вопрос об обществе и отечестве здесь вполне уместен. Хотелось бы и дискредитировать, и доказать всю нелепость, всю бессмысленность повести, но тогда надо принять точку зрения Ковалева. Действительно, логически и по пунктам это нетрудно доказать. «Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых,... но и, во-вторых, тоже нет пользы». Это место прекрасно подготовлено в конце второй главы, где автор иронизирует над «господином, который, как видно, принадлежал к числу тех господ, которые желал бы впутать правительство во все, даже в свои ежедневные ссоры с женой».

И здесь опять злой намек у Н.В.Гоголя на себя, на свою склонность в иных местах своих произведений впадать и лирические отступления и вмешивать и отечество, и все человечество в область своих переживаний. Такой мотив самобичевания и насмешки над собой легко вскрывается хотя бы в самом начале повести «Шинель», где он смеется над писателями, «имеющими похвальное обыкновение налегать на тех, которые не могут кусаться».

По существу беспомощный, бесполезный, живущий только в себе и для себя одного, бесплодный набиватель собственного носа «с обоих подъездов», Ковалев и его нос, конечно, ни в каком смысле не полезны отечеству, так как настоящим человеком, отцом, деятельным серьезным членом общества Ковалев быть не может. Не научил ничему Ковалева и его страшный, угрожающим сон, не сознал Ковалев всего того, о чем так красноречиво сказало ему его собственное сновидение. Все, что случилось, привиделось ему, было только неприятным эпизодом в безмятежной, рассеянной, пустой жизни майора. Так относится к своему сновидению Ковалев. Да разве можно что-либо понять в этой запутанной и странной повести? Однако сам писатель что-то узрел во всем этом происшествии и заканчивает повесть предательскими и наводящими на размышления словами: «Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете: редко, но бывают».

Круг замыкается, и эти заключительные слова заставляют нас снова вернуться к началу повести: «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие».

4

А кто из вас, полный христианского смирения, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собою, углубит вовнутрь своей собственной души сей тяжелый вопрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?»

Н.В.Гоголь, «Мертвые души»

Напряженное искание, сосредоточение в одном поглощающем все другое, что делается при этом незаметным и даже несуществующим, не только типичный прием Н.В.Гоголя, но его характерный способ чувствовать.

Так в письме к Данилевскому он пишет, что тот будет стоять перед Рафаэлем «обращенный весь в глаза», в письме к Балабиной: «Удивительная весна. Розы усыпали теперь весь Рим; но обаянию моему еще слаще от цветов, которые теперь зацвели. Верите мне, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше – ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны».

В согласии со всем этим, главным действующим лицом повести «Нос» (главным героем ее) является, конечно, не Ковалев, ни тем более Иван Яковлевич, но только один «Нос», который, естественно, поэтому персонифицируется и отделяется от своего владельца и делается самостоятельным героем повести. Оброненное в письме к Балабиной желание стать носом осуществилось в повести (сон), и это сон исполнения желания, этот нос, в который превратился Ковалев, есть не что иное, как собственный «птичий» гоголевский нос. Следовательно, в Ковалеве есть Н.В.Гоголь (или, по крайней мере, часть его).

В детстве, как мы знаем, школьные товарищи дразнили Н.В.Гоголя и называли его Носом, так что нос и он сам – это было одно и то же. «Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть почти то же, что о самом себе».

Но с носом связано еще и другое значение. В первоначальной редакции попадается вариант – например, «Вы должны знать свое место,... и я вас вдруг нахожу, и где же? В церкви...». Это ситуация, от которой Н.В.Гоголь отказался затем в окончательной редакции, все же тесно связана и приводит нас снова к началу повести, к 25 марта, к церковной службе в день Благовещенья и подтверждает нашу догадку об определенном значении этого круглого числа 25. Присутствие носа в церкви, с другой стороны, связано с одним анекдотом, о котором упоминает В.А.Соллогуб

(молебен в публичном доме).

Так интимно переплетаются между собою мотивы целого ряда известных Н.В.Гоголю случаев, разделенных пространством и временем, объединившихся в целом организме произведения и подтверждают нам неспособность писателя выдумать, измыслить какое-нибудь происшествие. Н.В.Гоголь постоянно пользовался в своем творчестве реальными событиями или событиями, которые он умел сплавлять в некоторое целое, в целостное художественное произведение.

5

Почему знать? Может быть, эти горя и страданья ниспосылаются тебе, ниспосылаются именно для того, чтобы произвести в тебе тот душевный вопль, который бы никак не исторгнулся без этих страданий?

Н.В.Гоголь

Теперь нам придется рассмотреть «Нос» Н.В.Гоголя с точки зрения своеобразной «исповеди». Серьезность положения кающегося не разрешает Н.В.Гоголю пользоваться такими намеками, которыми пересыпаны страницы романа Л.Стерна «Жизнь и убеждения Тристрама Шенди». Перед Н.В.Гоголем стоит одинаково значительная задача – если нельзя раскрыть до конца, то также нельзя и все скрыть. И вот из этих двух противоположных стремлений у него проявляется и обнаруживается то одна, то другая потребность, нередко между собою переплетающиеся и образующие так называемые полу-решения. И дающие в итоге каламбуры, двусмысленности, которые снова, как на это указал Эйхенбаум, запутываются, осложняются, образуя двойные, уже менее понятные и требующие более внимательного анализа, метафорические приемы и т.п.

Не чувствуя совершенно для себя пределов, Н.В.Гоголь в охватившем его чувстве раскаянья ищет возможности выявить перед собой все сокровенное своей души, дать исповедь великого грешника. Перед духовным взором такого грешника проходят и рисуются картины величайшего кощунства (интерес к прыщику на «носу» в ночь на Благовещенье), дерзостных, непрощаемых сопоставлений, циничных образов и возможностей и то, что позволяет принимать их, что позволяет считать обнаружение их за подвиг – это громадная сила самоанализа, самоуглубления, свойственная Н.В.Гоголю и Ф.М.Достоевскому. Усмотреть в своей душе эти противоположные стремления, выявить их перед собой и даже перед «всенародными очами», вызвать смех, осмеяние и знать, что сам смеешься над собой, смеяться для внутреннего очищения – все это делает возможным для Н.В.Гоголя его исповедь, всяческое раскрытие себя до предела.

В этом пределе, в этой области основной, древней нашей души, в какой-то примитивной ткани, на которой затем вышиваются узоры нашего духа, куда так легко сбрасывает заурядный человек все то, что не под силу носить ему и чувствовать в жизни, в этой глубине, в этой преисподней нашей духовной жизни сталкиваются и признают себя одним и тем же самые противоположные наши стремления.

Здесь одно и то же слово, один и тот же символ получает сразу оба противоположных, контрастных по своему значению смысла. Здесь религиозность есть кощунство, самое ценное есть самое бесценное, наши хорошие поступки – наши дурные, греховные; рай – ад.

Только дойдя до этого предела, только выявив сущность этого основного в своей душе, может писатель, освободившийся таким образом от всего случайного и временного, коснуться самых сокровенных тайн человека, понять его и только тогда может выковать он правдивый, настоящий образ, т.е. произведение искусства.

Однако, появляется сомнение, можно ли с такой точки зрения подходить к «Носу» Н.В.Гоголя, повести, которая может быть только пустяк, шутка, вовсе не имеющая в виду тех серьезных задач, на которые здесь указано. Когда Н.В.Гоголь шутит, то за этим скрывается не только проблема, но и ее решение.

Таково же значение и той шутки, которую Н.В.Гоголь дал нам в своей повести. Н.В.Гоголь ставит проблему, он дает ее решение, и нам не остается ничего другого, как раскрыть и показать, как решает эту проблему писатель.

После всего того, что было нами сказано, мы можем теперь подойти к скрытому в повести и с другой стороны. Проблема, которую Н.В.Гоголь поставил в своей повести «Нос», имеет характер моральной проблемы. Поставлен вопрос о самостоятельности, о совершенной неподчиненности человеку его чувственных стремлений – отдельное, самостоятельное стремление «носа». Чувственность, символом которой является «нос», предъявляет свои права, идущие вразрез с культурными стремлениями общества. Волочащийся за девушками и дочерью штаб-офицерши Подточиной майор Ковалев, не собирающийся на ней жениться, а только приударяющий, возбуждающийся ею, вдруг в одно прекрасное утро сомнительного марта и в день «Благовещения», в день оплодотворения Девы Марии оказывается утерял непостижимым образом свой нос, что особенно мешает ему, как это подчеркивается в повести, даже смотреть и любоваться на женщин.

То, что стыдно показывать, о чем неловко, нехорошо говорить – «нос», то самое вызывает стыд и смущение, если этого «носа» не оказывается на своем натуральном месте. Получается, таким образом, неразрешимое положение: неудобно иметь, неудобно потерять – и то, и другое одинаково неприятно, неприлично, позорно.

Главное в том, что нос пропал не у торговки апельсинами, а у мужчины, да еще не у какого-нибудь захудалого, а у майора Ковалева.

Обратим внимание только на то, что Ковалев после того, как ему неожиданным образом был возвращен нос, подсмеивался над маленьким носом с жилетную пуговку у военного чиновника, он даже купил какую-то орденскую ленточку неизвестно для каких причин, так как он не был кавалером никакого ордена.

6

После чудесного возвращения «носа» жизнь снова вошла в свою прежнюю колею. Непонятное, как во сне, исчезновение «носа» у Ковалева так и осталось для него явлением непонятным. После всех волнений, мучений, открывавшейся возможности увидать и осознать свои слабые стороны, все убожество своей жизни, майор оказался неспособным разобраться и понять свое сновидение. В течение всей этой фантастической повести не осознал он свою слабость и свою вину, которые нашли своеобразное выражение и как бы инсценировку в «Носе»: страх возмездия за поругание девы – одной в Благовещенье, другой – дочери штаб-офицерши Подточиной – преследует Ковалева. Он отделывается от этих мыслей, не допуская их в свое сознание, и тогда они являются ему в мучительном сновидении в образах беспокойных и страшных.

Влюбленный в себя, удовлетворяющий только себя, Ковалев, не больше, как посмеявшись над чепухой, которая ему приснилась, цинично демонстрирует перед дамами вернувшийся на прежнее место свой нос, усердно набивая его с «обоих подъездов» табаком и про себя приговаривая: «Вот, мол, вам бабье, куриный народ...». Такова жизнь и деятельность блестящего майора, интересы которого сосредоточены только на «носе», на показывании самого себя и неспособности себя увидеть. Если бы он был более близоруким, таким, каким оказался полицейский чиновник, то есть, если бы Ковалев посмотрел на себя поближе, то может быть открыл, что он не что иное, как один нос и теперь, нашедши свой нос, он утерял самого себя. Ковалев без носа – ничто, нос Ковалева есть все – больше, чем майор, который, как оказывается, только носитель носа, ухаживает и нянчится с ним – Ковалев состоит при своем носе.

В основе повести лежит страх Ковалева утерять свое «мужество». В своей жизни, в своей деятельности такой пустой и легкомысленный человек, как Ковалев, не руководствуется ничем иным, кроме личных, эгоистических интересов. Это стремление к наслаждениям внешне делает его кобелем-Ковалевым, а внутренне – слабым и ничтожным. Чувство вины, которое он не хочет и не имеет сил осознать для того, чтобы изменить свое поведение, обнаруживается и в его сновидении характера тягостного, угрожающего, кастрационного.

Но ведь это только сновидение. Проснувшись, Ковалев стремится снова отмахнуться от тяжелых переживаний, продолжает некоторое время бояться за целость своего носа в сцене бритья и затем, уверившись в полной целости носа, снова по-прежнему продолжает свою жизнь и свою деятельность.

То, что могло бы привести майора к раскаянью, к самосознанию, к перевороту в жизни в связи с праздником Благовещенья, потеряно безвозвратно. Сквозь смех и шутки всей повести «Нос» перед нами проступают слезы, горькие слезы автора: нет, не осознать жалкому человеку всей мерзости своей, не понять ему того, что он представляет собой на самом деле.

Будь это даже «ученый» коллежский асессор, каким был Ковалев, все равно бесследно прошла перед ним попытка его совести выявить в образе символов и действий всю его внутреннюю пустоту.

Все эти удивительные по своему проникновению откровения есть результат особой честности в мужества перед самим собой – этой честностью, этим мужеством отмечены произведения Н.В.Гоголя.

Мы можем сделать еще одно очень ценное заключение из анализа повести «Нос». То, что кажется в этой повести случайным, «чепуха совершенная делается на этом свете»; то, что сон, как будто бы не сон; то, что и Ивану Яковлевичу, и Ковалеву постоянно приходится проверять состояние своего сознания – не спят ли они, не сходят ли с ума? – есть нечто закономерное, искусно подготовленное автором повести. Отсюда недалеко до утверждения, что не такая уж чепуха сновидение и бред. То утверждение, что нос, как оказалось, нашел близорукий, не говорит ли о том, что только пристальное видение на коротком расстоянии может помочь разыскать и обнаружить истинный смысл потерянного носа?

Все это свидетельствует об органичности произведения писателя и заводит в такую область творчества, для которой у нас нет еще достаточных знаний. Одно можно утверждать: для автора «Носа» и сама случайность есть закономерное явление, но это уже предмет, выходящий за пределы настоящей работы.

Бессмысленное, случайное, как на это обратили внимание некоторые критики, например, Розанов, чрезвычайно характерно для персонажей Н.В.Гоголя. Они обмениваются между собою самыми глупыми, ничего не значащими словами и разговорами, едва ли терпимыми и возможными у нормальных людей.

Но как раз такие речи лучше всего характеризуют людей, это снова чрезвычайно глубокое и ценное наблюдение, которое сделано Н.В.Гоголем. Эти бессмысленные речи, что в голову лезет, несуразные поступки людей, их фантазии, которые обычно тщательно скрываются от других, характеризуют ту область душевной жизни, куда трудно заглянуть сознанию. Н.В.Гоголь связал жизнь Ковалева с его сновидением, скрыв эту связь. Ф.М.Достоевский в своем «Подростке», задает себе вопрос, поставленный Н.В.Гоголем: как могли бы сниться человеку такие вещи, если б они не составляли содержания явных мыслей его? Интуиция писателя предвосхищает открытие науки.

7

Всякий человек с того места или ступеньки в обществе, на которую его поставили должность, звание и образование, имеет случай видеть тот же предмет с такой стороны, с которой его никто другой не может видеть.

Н.В.Гоголь

В жалкой душе ничтожного Ковалева, в его мелкой, мизерной, никому не нужной деятельности, в его циничном отношении к жизни Н.В.Гоголь прозрел возможность кризиса, создав трагикомедию. Поставлен вопрос о том, что важнее в жизни Ковалева – сам он или его влечения, находятся ли влечения в подчинении у Ковалева или Ковалев – игрушка в их руках?

Ковалев проводит все свое время с момента потери носа в беспокойных поисках, в болтовне, в причитаниях, ярко рисующих перед нами его сущность слабого, боязливого человека.

Это был сон, только сновидение и жизнь после него потекла по-прежнему. Ковалев может только посмеяться и удивиться, какого он маху дал, приняв свои грезы за действительность. Не заметил Ковалев, что в том необыкновенном положении, в которое его поставило сновидение, ярко и убедительно обнаружилась вся пустота его жизни, вся унизительность его положения состоять при собственном носе, при такой смешной части своего тела, которая в действительности играет решающее, командное значение в его жизни и деятельности.

Этого Ковалев не понял, не мог и не хотел понять. Но это понимал Н.В.Гоголь, который из модной «носологической» темы, захватившей не одного писателя, сумел сделать не новую забавную комбинацию, используя смешное положение, а сумел открыть и сделать для нас понятным то общечеловеческое, что мучает всякого, что должно найти разрешение, должно быть осознано, понятно для того, чтобы человек мог освободиться от всего, что хотел бы он, не разрешив, скрыть от самого себя.

Пусть это только одна из сторон повести Н.В.Гоголя «Нос», но так важно отдать себе в ней отчет. Как хочется Н.В.Гоголю, этой «пользы отечеству», как он крепко знает, что такое «польза отечеству».

Все то, что мы сказали, есть только звено в цепи дальнейшего раскрытия сложной и глубокой по своим внутренним прозрениям души Н.В.Гоголя.

«Алмазные слова поэта прикрывают иногда самые грязные желания, самые крохотные страстишки, самую страшную память о падении, об оскорблениях, но алмазные слова и не даются даром», – так сказал о повести Н.В.Гоголя один из чутких исследователей его И.Анненский.


Онлайн сервис

Связаться с Центром

Заполните приведенную ниже форму, и наш администратор свяжется с Вами.
Связаться с Центром