А. И. Белкин
Очерк о "Моисее" — великом творении Микеланджело — впервые был напечатан в 1914 году в журнале "Имаго" без указания имени автора. Только десять лет спустя читающий мир узнал, чьему перу принадлежит эта работа.
Что же побудило Фрейда скрыться за безымянным знаком "ххх" и столько времени сохранять инкогнито? До сих пор это остается загадкой, не получившей точного и однозначного разрешения, загадкой, каких в судьбе Фрейда множество. Вручив человечеству ключи, с помощью которых можно раскрыть любую человеческую душу, отец психоанализа ревниво оберегал границу, которой он окружил свою собственную жизнь. Будучи одним из тех людей, о которых говорят все с восхищением, недоумением или со злобой, — Фрейд был, возможно, единственным, захотевшим — и сумевшим — надежно укрыть свой интимный душевный мир не только от праздного любопытства, но и от сочувственного интереса. Все, что мы знаем о Фрейде как о человеке — это не более, чем плод чьих-то либо наших собственных догадок, прозрений, толкований, которым с полной свободой могут быть противопоставлены другие, чуть ли не противоположные. И с этим приходится примириться раз и навсегда.
Так обстоит дело и с загадкой очерка — или этюда — о Моисее. Вряд ли решением прибегнуть к анониму руководили простые, обыденные соображения. Фрейд не мог считать эту работу пустячком, не достойным своего высокого авторитета, прежде всего потому, что слишком долго он ее вынашивал.
Известно, что впервые статую Микельанджело он увидел во время своей первой поездки в Рим — более того, в первые же дни по приезде, отдав ей предпочтение перед множеством достопримечательностей Вечного города, которыми заранее покорено воображение каждого паломника. Известно также (эту минимальную информацию Фрейд все-таки сообщает о себе сам), что сильнейшее впечатление, сообщившее мощный энергетический заряд предпринятому исследованию, возникло в минуты того же, самого первого свидания. Но окончательная кристаллизация замысла и его воплощение потребовали десяти с лишним лет, и хоть "Моисей" не единственный занимал мысли Фрейда в этот период, его место было достаточно значительным: обратим внимание хотя бы на диссертационный, по нашим меркам, объем проработанной литературы. Нетривиальным даже для самого Фрейда был примененный в этой работе метод: в первый, а может быть, единственный раз объектом анонима стали не произносимые слова, не фантазии, не сновидения, не теснящиеся в сознании образы, тоже, в конечном счете, выраженные словами, а немая пластика — язык движений, жестов, поз предстающих, впридачу, не в развитии, а на стадии единого остановленного мгновения. Не может быть, чтобы сама новизна этого приема, сама смелость в раздвигании уже сложившихся к тому времени рамок и традиций психоанализа не побуждала исследователя предъявить свое произведение миру открыто, из собственных рук. Отпадает, со всей очевидностью, предположение, что Фрейд не был удовлетворен результатом своего труда: в этом случае он продолжил бы исследование или уж по крайней мере не пошел на обнародование материала — хотя бы и анонимное. И уже подавно невозможно предположить, что Фрейд скрыл свое авторство под влиянием страха: боясь, критики, боясь нападок со стороны коллег, влиятельных читателей или церкви, которую вполне могло прогневить вольное обращение аналитика с каноническим библейским текстом. Ведь толкуя намерение великого Микельанджело, Фрейд не просто приписывает ему желание дать свою версию замечательных в Библии с событий, но и утверждает право художника на такой кощунственный поступок. Страх был Фрейду неведом. Каждое написанное им слово, каждая высказанная мысль несли в себе вызов твердыням устоявшихся представлений, догм, которое общество почитало святыми. Поддержка узкого кружка единомышленников, на фоне яростного, агрессивного неприятия, враждебности — такова неизменно была неизменная позиция Фрейда, он избрал ее добровольно и сознательно, и за долгие годы не сделал ни одного жеста, который мог бы смягчить ее невыносимую тяжесть. Один против всех.
Один против всех оказался и Моисей в тот миг, который был схвачен и остановлен на века резцом ваятеля. Не здесь ли разрешение загадки?
Размышляя о Моисее, Фрейд думал и о себе. Возможно, эта аналогия не принимала в его сознании форму горделивой мысли: "Я — как Моисей". Но само созвучие духовных состояний немогло не вызывать в нем глубочайшего, не отпускающего волнения. Исследование под его пером превращалось в исповедь: строка за строкой, пассаж за пассажем Фрейд раскрывал перед читателем собственные переживания, сообщал о себе нечто такое, чем трудно, невозможно делиться, даже с ближайшими друзьями. И именно эта невольная распахнутость заставила его сохранить хотя бы последнюю из нераскрытых тайн — тайну имени.
Если довериться этой загадке, скромнейший по объему очерк о Моисее даст нам уникальную информацию о личности Фрейда, о глубочайшей драме его жизни, его судьбы.
Как и Моисей, Фрейд был пророком — человеком, освобождающим человечество от сковавших его духовных пут и освещающим перед ним дорогу в иное будущее. Как и Моисей, он осознавал свою избранность — не как знак величия и власти, а как неизмеримый, все себе подчиняющий долг. Согласно библейской легенде, Моисей вывел свой народ из египетского рабства, заставив его преодолеть мучительный путь через пустыню. Фрейд указал человечеству путь к духовному раскрепощению, к подлинной свободе, превратив в пустыню собственную жизнь — отказавшись от всего, что украшает и разнообразит существование, подчинив каждый день и час каторжному режиму работы. И тоже подобно Моисею, познал и вершины всеобщего признания, и бездны людской неблагодарности. Моисей был убит народом — своими детьми, ради которых он совершил подвиг. Смерть Фрейда (в 1939 г.) была насильственной, но чем же иным, как не символическим убийством отца психоанализа было торжество тоталитаризма на огромных земных пространствах, нагнетание военного психоза, т. е. развязывание в грандиозных масштабах самых темных и страшных человеческих инстинктов?
Письмо Фрейда рисует образ человека суховатого, даже несколько чопорного, холодного и в высшей степени рационалистичного. Но таким ли был он в действительности? Вчитайтесь в то, что он говорит — и, главное, как говорит — о вулканическом темпераменте Моисея, о страстности его натуры, и вы почувствуете, что такое проникновение не может прийти к спокойному, отчужденному наблюдателю. Страстность — неотъемлемое качество пророка, да и как может быть иначе, где, как не в глубинах собственной души способен человек почерпнуть великую энергию, позволяющую захватить и повести за собой других? Но не случайно истинных пророков в истории всегда было несравненно меньше, чем несостоявшихся: в том, что составляет несравненную силу этих людей, заключена и их величайшая слабость. Страсть потому и страсть, что она по природе своей необуздываема. Возобладать над стихией собственной души можно только ценой беспримерного усилия, которое Фрейд не случайно назвал сверхчеловеческим. Какой ценой оно дается — знает только тот, кому удавалось его совершить...
Прочитать очерки о Моисее можно за несколько минут. Но не спешите— и тогда вам откроется возможность особым, стереоскопическим зрением увидеть тени трех величайших титанов. Микельанджело, гениальный скульптор эпохи Возрождения, пропустил через себя духовный импульс, исходящий от личности библейского пророка; Фрейд — взволнованный и благодарный зритель — передал нам этот сдвоенный заряд, в свою очередь, перемножив его на богатство собственных мыслей и ощущений. Моисей, каким он был в глубинах истории, но одновременно Моисей Микеальанджело и Моисей Микельанджело и Фрейда. А когда вы дойдете до последней строки, к прочитанному прибавятся и ваши мысли, и ваш опыт, ваши ассоциации... И вы почувствуете, что несколько страниц, без особых претензий написанные, далеко продвинули вас в понимании человека и человечности, а значит и самого себя.
Толкование Фрейда оставляет полную свободу для наших собственных толкований и вряд ли было бы уместно ограничивать ее каким-то комментарием.
Но ради глубины проникновения в текст необходимо сказать несколько слов о том, что Фрейд, по всей видимости, посчитал само собой разумеющимся, поскольку и он сам и предполагаемый его читатель были воспитаны на священной истории и детали всех вошедших в нее событий знали не хуже, чем подробности собственной биографии.
Что было написано на скрижалях, вокруг которых, как утверждает Фрейд, завязан главный психологический узел скульптуры? Они исходили от Господа, были начертаны Божественным перстом — безусловно, уже этим объяснялась их неизмеримая ценность. Но, по логике, не менее важно было их содержание. Поэтому все рассуждения Фрейда приобретут для нас особый смысл, если мы осознаем, что своему заблудшему народу Моисей нес от Бога Десять Заповедей — тот самый нерушимый моральный закон, который тысячелетия спустя был воспринят первыми учениками Иисуса Христа и составил, таким образом, нравственную основу нашей цивилизации. "Почитай отца и мать. Ты не должен убивать. Ты не должен распутничать. Ты не должен красть.
Ты не должен давать ложного свидетельства на ближнего своего..."
Этот штрих по-новому поворачивает одну очень важную для нас именно сегодня, можно сказать, излюбленную мысль.
