НЕКОТОРЫЕ РАССУЖДЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, ЧТО ЖЕ НАС ЛЕЧИТ?

В.В.Зеленский *

Начнем с самой идеи психотерапии, с того, как сама психотерапия определяет себя в современных условиях. Ибо здесь скрыты базовые идеи болезни и здоровья. В одних терминологических оснастках привычнее рассуждать в оппозиции «патология»-«норма». В других же психотерапевтических конструкциях отношения «норма-патология» не просматриваются вообще и речь тогда может идти на другом языке, скажем, «проблемы», «конфликта», «концентрации», «ремифологизации», «дефундаментализации», «метафоризации», «перераспределения энергии» и др.

Успешность психотерапии – любой – зависит от того, насколько успешно и быстро складываются личные взаимоотношения между психотерапевтом и пациентом (клиентом). Можно утверждать, что существенным здесь является способность психотерапевта к эмпатии в работе с различными психологическими типами (к разнообразию психологических типов), большая заинтересованность в понимании пациента как целостной личности, а не как стремления продиагностировать больного с целью установления точного вида невроза.

Сегодняшняя психотерапия – не просто средство лечения невротических симптомов, а прежде всего помощь людям, страдающим от «жизненных проблем». Их можно условно разделить на духовные, медицинские, социальные и психологические.

Я довольно скептичен по поводу точной интерпретации симптомов и стремления играть терминологией, скорее затемняющей, чем просветляющей существо проблемы – здравый смысл и синтез наиболее полезных аналитических техник предпочтительней, здесь различия между различными аналитическими школами уходят на второй план.

Психотерапия, как я ее определяю, является искусством облегчения личностных затруднений и проблем клиента (пациента, анализанда) с помощью слов и личного с ним взаимоотношения (с ним профессиональным психотерапевтом). Та психотерапия, о которой я буду говорить, является аналитической (юнгиански-ориентированной) и индивидуальной. В психотерапии такого рода участвуют два человека – клиент и психотерапевт. Те же, кто хочет получить информацию о групповой психотерапии, семейной психотерапии, психодраме, гештальт-терапии или о еще какой-либо другой (а их сотни – разных видов и форм психологического вмешательства), должны будут поискать ответ где-нибудь в другом месте.

И, тем не менее, мне лично представляется, что способность психотерапии к достижению определенных результатов неоспорима и потому не обсуждаема, по крайней мере, мной. Вопрос следует поставить несколько в иной плоскости: каким образом достигается терапевтическое воздействие? Ни одна встреча двух людей, двух индивидуальностей не обходится без их взаимного влияния друг на друга. Когда, выйдя утром из дома, я встречаю своего соседа, для нас обоих эта встреча не проходит бесследно. Недовольное выражение моего лица вносит в состояние соседа нотку печали, а его дружеская улыбка прибавляет мне бодрости. Ни одна встреча двух людей не обходится без взаимовлияния. Закон взаимодействия касается всего живущего. Например, наш материальный мир состоит из природных вещей и технологических предметов или из фотонов и электронов – короче, из самых разнообразных элементов. И все они, как в микромире, так и в макромире, оказывают друг на друга разного рода воздействие – физическое, биологическое, политическое, моральное, социальное, мифологическое и пр.

Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

Интенсивность протекания подобных взаимодействий, обусловленных межличностными контактами, также различна. Встреча с моим соседом протекает не слишком напряженно и ее воздействие на меня незначительно. Этого нельзя сказать о других гораздо более продолжительных и регулярных контактах, имеющих место в школе, в трудовом коллективе, в армии и в семье. Гости, остановившиеся пожить у меня дома, могут служить стимулом к работе и усиливать мой оптимизм, а могут уже через два дня так подействовать мне на нервы, что я буду молить Бога, чтобы они поскорее уехали. Все в полном соответствии с английским афоризмом: посетители всегда доставляют удовольствие, если не своим приходом, то своим уходом.

Сеансы психотерапии, психоанализа не более чем, частный случай встречи двух или более (при групповом лечении) людей.

Каково специфическое отличие встречи в психотерапии или психоанализе? Это отличие состоит в ее целенаправленности, обусловленности целью. Психотерапевт, психоаналитик и пациент встречаются с совершенно определенным сознательным или бессознательным намерением. Строго определенной целью психотерапевтического контакта является устранение нарушений в психическом мире или в душе клиента или, по крайней мере, облегчение его страданий.

Психотерапия сегодня – не просто средство лечения невротических симптомов, а прежде всего помощь людям, страдающим от «жизненных проблем». Их можно условно разделить на духовные, медицинские, социальные и психологические

Нет ни одной фундаментальной школы психологии, психотерапии или психиатрии, которые не претендовали бы на определенный успех в деле достижения поставленных ими целей. Аналитическое или психотерапевтическое мероприятие, однако, заключается в необходимости несколько более расширенного представления об излечении или смягчении психических недугов по сравнению с пониманием, свойственным, скажем, представителю страховой компании или психиатру, которые удовлетворяются констатацией как можно более быстрого исчезновения или смягчения патологических симптомов вроде депрессии, фобий, панического расстройства, навязчивых и маниакальных состояний. Душа может «болеть» и в отсутствии симптоматики, столь тщательно разработанной в свое время Э.Крепелином или составляющей содержание руководства по диагностике DSM-IV. Более того, устранение симптомов может привести даже к еще более худшему душевному состоянию, чем это было до начала психотерапевтического курса.

Здесь мы снова подходим к вопросу о самоидентификации психотерапии (в частности, в ее психоаналитическом ключе). Иначе говоря, возникает момент самоидентификации психотерапии – и, шире, психологии – как социального института: что это такое? И в каком соотношении в тот или иной момент психотерапевт находится с социологией, религией, политикой, медициной, педагогикой, магией или доминирующим в том или ином обществе культурным мифом?

Но вопросы, лежащие в религиозной плоскости, или политические толкования не дают четкого однозначного ответа, тогда как именно его требуют от психотерапии или психоанализа.

Душа соответствует Богу, как глаз – солнцу. Поскольку наше сознание не способно постичь душу, нелепо говорить о вещах, относящихся к ней, покровительственно или пренебрежительно.

Юнг К. Г. «Психология и алхимия»

Что бы ни понималось под целью психотерапии и анализа, несомненно, поставленная последними цель достигается весьма часто. Смущает следующее: достижение цели обеспечивается независимо от степени различия применяемого психотерапевтического метода и психологических представлений, лежащих в его основе. Мы оказываемся перед лицом некоторого парадокса. Идет ли речь о сугубо-традиционной фрейдистской или неофрейдистской технике или о юнгианской терапии, остающейся в рамках доктрины, говорится ли о юнговской психотерапии, в основе которой лежит психология развития, идет ли речь о юнгианской психотерапии архетипов или о методах, восходящих к школе архетипической психологии, разработанной Джеймсом Хиллманом? Имеем ли мы дело с эклектическим направлением, рационально-разговорной или системной терапией – каждый из многочисленных подходов оказывается – если не одинаково, то вполне – успешным?

Подобное многообразие теорий и методов наряду с несомненной успешностью – ведь все специалисты как-то «кормятся»? – всех вышеназванных форм терапевтического воздействия и представлений о таковом по отношению к зачастую аналогичным картинам болезни озадачивает и не дает покоя. Не может быть, чтобы одно из направлений не отражало психическую реальность более адекватным образом, нежели другое, а тем самым не приводило к более позитивным результатам.

Ведь в таком случае возникает сакраментальный вопрос, а какова вообще роль теорий, которыми мы руководствуемся?

Как правило, степень интенсивности и длительности нашей работы с пациентами создает впечатление, что о них все досконально известно и возможно оказание помощи даже не прибегая к услугам психологических теорий и техник. Каково, однако, наше знание пациентов на самом деле? Это большой вопрос. Есть большое подозрение, что мы знаем наших пациентов плохо и недостаточно.

В пользу этого предположения говорит следующее: порой во время или после окончания курса психоаналитического лечения пациент приглашает аналитика в гости. Меня как-то давно одна пациентка все время пыталась пригласить на свадьбу, поскольку, как она это утверждала, именно психотерапевтический курс помог ей в становлении близких отношений с потенциальным женихом. И мне тогда стоило некоторых усилий отклонить это приглашение. Я всегда полагал, что в анализе — это недостаток. Но скажу так, что следует стараться избегать изменений отношений в рамках сложившегося психотерапевтического или аналитического союза. Однажды, через год или более, после окончания аналитического процесса с одной клиенткой, я принял ее приглашение посетить дом (дело было вообще в другой стране, где я тогда гостил). И тут обнаруживалось, что мое прежнее представление о клиентке совершенно не совпадало с нынешним, увиденным. Находясь в домашней обстановке, в семейном кругу, этот новый образ не имел ничего общего с образом, сложившимся у меня о ней во время психоаналитических сеансов.

Другой аспект. Бывает, что во время супервизии обсуждаемый пациент (или клиент) оказывается случайно хорошо знакомым лично мне, я не могу удержаться от мысли: «Бог мой, этот психоаналитик совершенно не знает этого мужчину или эту женщину». Здесь мы выходим на тему множественной личности.

О нашем незнании пациентов или анализандов свидетельствует практика образовательных учреждений. Людьми, наименее способными к трезвой оценке обучающегося кандидата, часто оказываются их собственные психоаналитики. Подобную неспособность к адекватной оценке приписывают явлению взаимного переноса. Мне это кажется явным упрощением. Наше знакомство с пациентом в ходе психоанализа весьма ограничено – они предстают нам только отдельными гранями – что это – сознательная или бессознательная установка? «А как же сновидения», – возразят мне. Однако и сновидения в изложении пациентов имеют место со всеми изменениями и умолчаниями применительно к нашему восприятию.

Сеансы психоанализа являются вполне определенной ситуацией, в которой пациент ведет себя совершенно определенным образом. Человеческая сущность как раз и определяется, прежде всего, поведением в различных жизненных ситуациях. В каждой ситуации проявляются новые возможности и грани человеческой личности. Весьма часто явление, когда, встречаясь с кем-либо, регулярно раз в неделю за ужином, человека находят тактичным и приятным, затем с ним отправляются в совместную непродолжительную туристическую поездку и находят его совершенно невыносимым в результате того, что обнаружились те грани личности – несговорчивость, сварливость, скупость, о которых до этого даже и не подозревали.

В ходе психоаналитических сеансов проявляются только определенные грани личности пациента, и в этом смысле наше знание пациента было и остается ограниченным весьма узкими рамками. Ситуация является необычной уже просто потому, что во время психотерапевтического лечения пациент всегда находится в центре внимания. Человеческие контакты, реализуемые в ходе психоанализа и психотерапии настолько не стандартны, что пациент как таковой остается нам незнакомым. В других ситуациях – скажем, на вечеринке – где внимание распределено между всеми участниками, личность начинает вести себя совершенно иначе. Это хорошо продемонстрировано в книге Дарела Шарпа «Типы Личности» в главе «Вечеринка с типами».

Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

Есть ли здесь основания говорить о некотором тупике? И если да, то где находится выход из этого тупика? Налицо видимая эффективность различнейших, а зачастую и трудно согласуемых, противоречащих друг другу психотерапевтических теорий и методов. Можно ли в этом контексте вообще сказать что-либо определенное в ответ на вопрос: что действует в психоанализе?

Позволительно спросить, не стоит ли за всем этим различием в теориях и подходах некий одинаково всем присущий действенный фактор. Возможно, существует некое терапевтическое начало, инициирующая сила, помогающий агент, который не затрагивая многообразия межличностных отношений, сводит всю необозримую палитру психотерапевтических теорий и методов к целительной или облегчающей страдание энергии, помогающей силе, работающей по аналогии с биодобавкой, – агент, до сих пор не становившийся предметом обсуждения?

Мой опыт аналитической работы подсказывает мне, что такой «незримый» агент – возможно, он не один – есть и его можно сформулировать таким образом, что в психотерапии мы имеем дело не с редуктивной причинной обусловленностью, как у З.Фрейда или с целеполагаением (К.Г.Юнг), а с архетипическими и ситуативными констелляциями, конфигурациями или «узорами» (Выделено автором. – Прим. ред.). А именно, в определенной мере эффект аналитической работы проявляется в констеллировании, в формировании «узора» или мандалы. Сам по себе аналитический процесс – лечение или смягчение страданий – от нас зависит в очень малой степени, но то, в чем он все-таки от нас зависит, сводится – с разной степенью успешности – к нашей способности констеллировать у клиента энергетическую форму, а стало быть, психологическую атмосферу в переживании которой клиент испытывает смягчение своих страданий или метафорическую смену ценностных категорий. В атмосфере подобной констелляции – назовем ее архетической, ремифологизирующей, дебуквализирующей, депатологизирующей, деконфликтозирующей, дефундаментализирующей – возникает ценностная реадаптация и ресакрализация душевных составляющих или психических содержаний.

Сразу же возникает вопрос: «А как мы констеллируем, конфигурируем, ”узорируем”?» Я позволю себе некоторое вынужденное отступление. Психотерапевты юнгианского направления, к которым я отношу и себя, воспринимают психические процессы на архетипическом фоне. Архетипы являются во многом автономными психическими центрами энергии, окрашивающими сообразно своей природе наше поведение и наши переживания, и подчиненными контролю Эго в самой ограниченной мере (своего рода «вассалы» Эго, а не его подданные).

В случае, когда, например, нас охватывает чувство романтической любви или Афродита поселяется в нашем сердце, наше Эго просто плывет по течению. Однако эти архетипы с трудом поддаются осознанию в силу невозможности, подобно всему психическому, их точного научного описания (хотя феноменологически они весьма подробно описаны). Архетипы оказывают решающее влияние на жизнедеятельность души, которая почти или с невероятным трудом поддается проникновению в свои глубины и является, о чем говорил еще Гераклит бездонной пропастью и не имеет границ. Осознание безграничности и бездонности феномена души привело психологов ХIХ века к попытке обойтись без нее как смущающего фактора.

Постепенное проникновение в душевные тайны невозможно без помощи символов, мифологических образов, сюжетов и персонажей. В соответствии с нашими убеждениями, мифолого-символическое выражение фундаментальных структур души и их динамик постоянно встречается в различных мифологиях, из которых наиболее сохранившейся до наших дней является греческая. Если в поисках образа целителя и символа исцеления обратиться к греческой мифологии, кого мы найдем? Конечно, Асклепия. Асклепий был сыном Короны. Уже будучи беременной от Аполлона, она вступила в интимные отношения с юным уроженцем Фессалии. Не стерпев нанесенного ему оскорбления, Аполлон сразил ее стрелой. Однако во время обряда кремации он спас еще не родившегося сына Асклепия от сожжения на погребальном костре. Аполлон отдал мальчика на воспитание кентавру Хирону, который впоследствии научил юного Асклепия искусству врачевания. Сам Хирон тоже был ранен стрелой, пущенной в него Гераклом, но несмотря на мучительную боль, доставляемую раной, Хирон не был в состоянии исцелить себя сам.

Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

Афина дала Асклепию два флакона с кровью Горгоны. Кровь, содержащаяся в одном флаконе, была губительна для всего живого, кровь из другого флакона была животворной. Асклепий был убит Зевсом в наказание за попытку оживить мертвого: это, между прочим, должно служить назиданием тем врачам, которые с помощью многочисленных аппаратов мешают умирающим расставаться с жизнью.

Известно о существовании святилища Асклепия, где он являлся больным во время их сна в храме – то есть воплощался в человеческом облике и способствовал их выздоровлению. Такова классическая иллюстрация процесса констеллирования исцеления, построения терапевтической конфигурации, «исцеляющего узора».

Я рассуждаю исходя из известной юнговской максимы о том, что «не психическое во мне, а я в психическом». На этой основе допустим наличие возможности и необходимости образного воплощения у пациента архетипа целителя и, как следствие, существенного улучшения самочувствия. Тогда лечение осуществляется не нами и не благодаря правильности наших теорий и методов лечения. В качестве фактора исцеления – исцеляющего агента выступает архетип здоровья, который – по совместительству, как правило, выступает и в качестве архетипа болезни.

Спросим: какова же наша собственная роль в ходе этого образного воплощения? Что зависит от нас, психотерапевтов? Каков наш вклад в осуществление констелляции образов Хирона, Асклепия и аналогичных им архетипов в сознании пациента?

Почитание или удержание в сознании богов и героев осуществляется посредством ритуальных действий, нередко переплетенных с историей Бога или героя. Получает ли ритуал мифологическую интерпретацию так сказать «задним числом»? Или же ритуал является позднейшим оформлением предшествующего ему мифа? Что было вначале – «курица или яйцо»?

Миф и ритуал тесно связаны друг с другом в качестве действия в настоящем и предания. Свои ритуалы, увязанные с мифологическими преданиями, есть во всех религиях и даже во внеконфессиональных структурах; есть они и у христиан. Обряд причащения есть не что иное, как принятие в пищу плоти Христовой в виде хлеба и крови Его под видом вина. Данный ритуал неотделим от истории Тайной Вечери и страстей Христовых.

Напрашивается вывод, что с помощью ритуала и мифологических сюжетов происходит почитание Бога или героя и осуществляется их констелляция как архетипа.

Возвращаясь к теме данного сообщения, а именно, к психотерапии, психологии, психиатрии, лечению, смягчению душевных недугов, позволительно спросить, не пытаемся ли мы «выстраивать» архетип целителя и избавителя от страданий с помощью ритуалов и соответствующих мифологем? И действительно, в психотерапии наблюдается немало черт чисто ритуальных. Пациент предстает психоаналитику регулярно в определенные часы и остается на его глазах в течение определенного отрезка времени, равного 45, 50 или 60 минутам. Во время сеанса аналитик либо усаживает его напротив себя, либо укладывает на кушетку. Во многих случаях сеансы имеют один и тот же сценарий. Психотерапевт может начать с толкования сна, предварительно записанного пациентом по просьбе психотерапевта или пациента вначале спрашивают о самочувствиии последних сведениях, касающихся его лично, а затем переходят к разбору сновидений. Подобно любому ритуалу, сеансы психотерапии обставлены весьма точными правилами. Личные отношения могут не дозволяться, а могут и дозволяться, существует регламент в отношении подношений, на которые может быть наложен запрет, а может – и нет, сновидения могут анализироваться всесторонне, а могут – только в контексте переноса.

Определенный регламент существует и в отношении позволительности для аналитика давать знать о своем личном отношении. Несмотря на крайние различия в регламенте психотерапевтического ритуала, имеющего место в разных направлениях и у отдельных психотерапевтов, всем им одинаково присущ однозначный ритуальный характер и обязательность. В определенном отношении психотерапия является ритуалом со всем комплексом связанных с ним сюжетов и мифов, назначение которых состоит в обосновании, истолковании и оснащении этого ритуала соответствующими материалом. Нетрудно проследить и ритуальную стадийность, описанную в свое время мной в статье «Ритуал в психотерапии»

Это мифологическое дополнение к ритуалу заключается в нашей самопрезентации себе и пациенту в форме объяснения природы страданий и избавления от них. Совместно с пациентом нами создается грандиозная мифологическая панорама болезни и исцеления. Точнее: мы пытаемся включить страдание, историю его возникновения, развития и возможность исцеления в уже знакомый нам психолого-мифологический контекст. Различаются не только мифологические концепции отдельных психотерапевтических направлений и школ, но и мифологические картины, создаваемые нами в каждом конкретном случае для отдельных клиентов (пациентов). Это различия с целью адаптации к клиенту (пациенту) в определенной мере имеет место в рамках одного направления, даже при обращении к одному и тому же Богу или архетипу. Главное заключается в ритуале и связанными с ними мифологическими представлениями о Боге или герое в качестве фактора исцеления.

Этот ритуал исполняется зачастую годами, приводя ко все большей разработанности связанных с ним мифологических представлений при работе с отдельными пациентами или в группах. В атмосфере ритуала и связанными с ним мифологическими представлениями в душе пациента констеллируется архетип целителя, который становится фактором исцеления.

Все наши психологические теории являются в определенном смысле целительными мифологическими историями. Существо процесса понятно Асклепию, целителю, находящемуся внутри психотерапевтического процесса, а вовсе не нам. Следует признать, что когда многим клиентам (пациентам) становится лучше или их душевное самочувствие приходит в индивидуальную норму, мы не очень хорошо понимаем, отчего это происходит, и наоборот.

Разумеется, здесь следует остерегаться какой-либо буквализации, процесс осуществляется в рамках языковой мощности той или иной метафоры. Психологические теории далеко не исчерпываются набором мифологических представлений, однако мифологические черты в большей или меньшей степени присущи им всем без исключения. Понимание психологических теорий в качестве мифологических понятий и символических изображений души нисколько не означает умаления их достоинства – как раз напротив. Бездонность и безграничность душевного наполнения в человеке, неизменное присутствие психического начала в большинстве своем не может быть постигнуто иначе, нежели в символической форме. Так пресловутый эдипов комплекс или комплекс Электры являются попытками символического отображения и психологического осознания отношений между родителями и детьми, почти не поддающихся никакой рациональной интерпретации на языке медицинского буквалитета.

В этом отношении интересно следующее: все истории, касающиеся возникновения, – будь-то вселенной, человечества в целом или отдельных народов, – носят подчеркнуто мифологический характер. В отношении этиологии психических заболеваний дело обстоит аналогичным образом, даже в случае их рациональной интерпретации.

Человек имеет душу и… здесь зарыто сокровище.

Юнг К. Г. Из письма D. Trinick от 15 сентября 1957.

Одна из выпускниц института психоанализа представила курсовую работу, посвященную теме алекситимии. Ее пациентка испытывала чрезвычайные затруднения в психологическом описании своего состояния. В курсовой работе были ясно изложены феноменология явления и попытки лечения. В отношении причин было процитировано несколько авторов, предлагавших самые различные и нередко взаимоисключающие друг друга теории. Стало очевидно, что речь при этом может идти не о так называемых научных объяснениях или этиологии заболевания, хотя они и принимались за таковые, а лишь о любопытных мифах, трактующих причину и возникновение болезни и связанных с ней недомоганиях. То же самое касается и трактовок сновидений, базирующихся на разных подходах, в основе которых лежат разные терапевтические мифы.

Мифическое возникает внутри самого языка, внутри сведений, получаемых путем наблюдений, и даже внутри научных теорий. Сам анализ есть не что иное, как еще одна фантазия, живучесть которой объясняется ее мифической природой. И осознание ее в какой-то момент означало бы и конец анализа, каким мы знали его на протяжении этого столетия.

В последнее время было сделано немало попыток найти альтернативу анализу – достаточно вспомнить хотя бы групповую психотерапию. По существу же мы просто имеем дело с пересадкой аналитического разума группе или ее лидеру, когда меняется фокус и содержание того, что анализируется. Что касается индивида, то он по-прежнему превращается в объект анализа, рассчитывая с его помощью лучше понять себя.

Анализ – могущественная сила, от власти которой не так-то просто освободиться. Слишком многое в нем продиктовано представлением века о самом себе, слишком многое связано с потребностями эго-психологии. Анализ отомрет естественным путем, когда мы поймем, какой миф он отыгрывает; это не откроется сразу, но будет проясняться по мере того, как с помощью отдельных прозрений мы все лучше будем понимать связь анализа с созиданием души. Ибо созидание души и есть то, что привязывает нас, зачарованных, к этому миру: не диагностика отклонения от нормы и даже не лечение нашего недуга важно для нас в аналитической терапии, но скрытые в ней возможности для созидания души.

В ХХ в. трудно отрицать огромную роль анализа в новом открытии души, в новом пробуждении ее воображения. Однако модель для специфических, глубоко личных эмоций, всплывающих в процессе анализа, не является по своему характеру ни клинической, ни даже индивидуально-личностной. Специфические эмоции возникают как следствие отыгрывания мифа, и это наводит на мысль, что анализ – это созидание мифа, мифическая процедура. Созидание мифа и созидание души имеют прямую связь друг с другом. Если анализ – это процесс отыгрывания, исполнения ритуала, то возникает необходимость в рассказе об этом – это потребность в мифе. Эмоции, возбуждаемые ритуалом, рассматриваются как необходимые; все они с чем-либо связаны. Обладающие достоверностью в рамках данного ритуала и необходимые для созидания души, они являются частью мифического паттерна и не требуют лечения, нуждаясь лишь в том, чтобы ими руководили и их подтверждали. В этих эмоциях не следует видеть только воспроизведение или замещение, которое необходимо свести к первичной личностной динамике. Они не переносятся из другого времени и места или из ответной реакции других людей. Они соответствуют совершающемуся в то же самое время мифическому переживанию, опыту созидания души. Таким образом, на этом этапе рассуждений можно говорить о «конце переноса» как специфике психологических взаимоотношений, сфокусированных на анализе и его эмоциях.

Это подводит нас к необходимости посмотреть на работу психотерапевта с иной точки зрения. Если созидание души не является ни обработкой, ни лечением, ни даже процессом самореализации (по сути, это активность имагинальной сферы, которая проявляется на протяжении всей жизни – в чем угодно и где угодно, не нуждаясь в анализе или аналитике), тогда психотерапевт-профессионал поставлен перед необходимостью сделать объектом рефлексии себя и свою работу. Какую фантазию, владеющую им, он реализует в своей работе?

Здесь мы вынуждены обратиться к истории, к эпохе Просвещения и духу XIX в., – это ему мы обязаны нашими идеями бессознательного, психопатологии и психического. Однако история только готовит нам почву для более углубленной рефлексии; ценность истории заключается в том, что она позволяет нам созерцать архетипические модели.

Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

Мы попытаемся отрефлексировать – с точки зрения архетипа – язык психологии, термины, с помощью которых постигаем психические феномены и, особенно, имагинальные феномены, такие, как галлюцинации, мазохизм и т.п. Наша рефлексия приводит к выводу, что этот язык есть результат некоего психологического процесса протекающего под знаком просвещенного разума «эгоизации» психического, которое научилось справляться со своей темной стороной и заменило имагинальную энергию психического понятием бессознательного. Таким образом, здесь можно говорить об осознании «конца бессознательного». В центре этой рефлексии – аналитик как профессиональный психолог; а тема наших рассуждений – язык психологии.

И далее, мы не можем обойтись без рассмотрения вопросов аналитического сознания – анализа как структуры и его цели. Чего хочет или чего взыскует анализ? Из чего, собственно, возник анализ в его классическом фрейдовском выражении? Из – среди прочего – мифологемы о женской неполноценности. Обнаруживается, что эта идея является базовой для структуры аналитического разума, базовой для того рода сознания, которое мы наблюдаем при изучении невроза. Создается устойчивое впечатление, что мизогиния (женоненавистничество) неотделима от анализа, который, в свою очередь, является лишь олицетворением и проявлением западного, протестантского, научного, аполлонического Эго. Такая структура сознания, по сути своей, не могла включить темной, материальной и страстной части своего существа, она могла лишь отбросить ее и назвать Евой. То, к чему мы приходим, пытаясь определиться со словом «сознание», есть свет; этот свет невозможно представить без обратной стороны — чего-то, противоположного ему, низшего по своим качествам. Это противоположное и низшее в греческом, иудейском и христианском мире получило название женского.

И вот мы видим, что при таком подходе тема завершения анализа углубляется. Мы обнаруживаем, что анализ не сможет умереть, если только не завершится трансформация вышеописанного типа сознания. А это может произойти только в случае перехода его в иную архетипическую структуру с более темной и мягкой разновидностью света, основанной на других – менее героических и аполлонических, и более дионисийских – мифах, в которых женское и низшее внутренне свойственно сознанию и не представляет для него угрозы.

Благодаря такому изменению мы бы смогли приблизиться к цели, иначе говоря, к концу невроза, навязавшего сознанию представления о фемининности и неполноценности. Невроз компенсирует одностороннее развитие мужского и высшего строя психики, с которым у нас отождествляется сознание. Именно, это мы и наблюдаем сейчас в феноменах массовой смены сексуальной ориентации, во внутренних изменениях героической модели мужского. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя. Богатыри – не вы! Плохая им досталась доля, не многие вернулись с поля. Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы!» (М.Ю.Лермонтов). Внутри отдельного индивида происходит стремительное перераспределение мужского и женского, Эроса и Логоса – в наше время – это бегство от армии, комитеты солдатских матерей и пр.

Но если сознание радикально изменится, то невроз, который мы всегда воспринимали в качестве его двойника, тоже закончится, и то же самое должно произойти с анализом, который возник в качестве ответа на невроз. Если благодаря нашей интуиции мы пройдем сквозь анализ до самого его мифологического основания, то в результате обнаружим три опоры, на которых он базируется: перенос, бессознательное и невроз, которые мы предпочитаем называть в соответствии с мифической перспективой эротическим, имагинальным и дионисийским.

Следует также отметить, что мои рассуждения строятся с учетом существования, как я называю, интеллектуальных «омутов», в которые попадают практически все психотерапевты без исключения, а именно, буквализации, патологизации, мифологизации и др. Что я имею в виду? Для большинства терапевтов их интерпретации, действия и методы отнюдь не означают ритуалов, связанных с мифами. Им верится, что по крайней мере в отношении их собственных теорий и представлений речь идет о почти научных способах адекватного понимания души и феномена целительства. Немало психологов возмутила бы даже тень намека на то, что степень достоверности разделяемой ими этиологии или теории выведения психических заболеваний из переживаний детства, мало чем отличается от степени достоверности истории изгнания Адама и Евы из рая.

Здесь мы вплотную подходим к проблеме символа, степени его воздействия и символической интерпретации. В отличие от знака символ выражает нечто трудно постижимое рационально. Символ заряжен энергией, знак лишен энергетического воздействия, он всего лишь передатчик, психический почтальон тех или иных смыслов. Окончательное объяснение содержания символического образа также лишает его символического характера и присущей ему силы воздействия.

Здесь я сошлюсь на показательный пример, приводимый Адольфом Гуггенбюлем-Крейгом в одной из его статей. Он упоминает весьма показательный спор, имевший место между Цвингли и Лютером, мнение которого разделяется также католиками и представителями англиканской церкви. Попытка Цвингли и Лютера к союзу на политической и теологической почве потерпела неудачу. Согласно утверждению Лютера, хлеб и вино, принимаемые во время причастия, являются реальными плотью и кровью Спасителя. Таким образом, при причащении мы совершенно конкретно ели бы тело Христово и пили бы его кровь, то есть практиковали бы каннибализм. В противоположность этому Цвингли настаивал на том, что слова Евангелия «сие есть Тело Мое» и «сие есть Кровь Моя» следует понимать лишь как символ и метафорический образ.

В определенном отношении правы и неправы оба: их взгляда имеют свои плюсы и минусы. Представление, что вино и хлеб являются конкретными плотью и кровью Христа само по себе звучит гротескно и сегодня едва ли приемлемо. Однако в качестве образа оно обладает огромной силой внушения и мистического воздействия.

Объяснение Цвингли выглядит значительно более рациональным, но теряет в силе воздействия, оно, возможно, не затрагивает так глубоко нашу душу, как если бы мы представляли, что действительно пьем кровь Его и едим тело Его. По крайней мере, в этом отношении католическое или православное богослужение по сравнению с протестантской мессой кажется оставляющим более глубокое впечатление.

Отсюда следует, что символ, переживаемый и понимаемый более конкретно, обладает гораздо большей силой воздействия, чем в том случае, когда он понимается в качестве простого намека.

Именно таким образом обстоит дело и в психотерапии с присущими ей ритуалами, обладающими определенной силой воздействия и мифологическими представлениями, обслуживающими эти ритуальные действия. Далеко не просто занять правильную позицию в этом вопросе. Возможно лучше – или, по меньшей мере, это дает определенные преимущества в отношении лечебного эффекта – быть верующим психологом, подобно верующему католику или верующему лютеранину. Верующий психолог, действительно убежденный в конкретной достоверности мифологемы о психологической травме, полученной в раннем детстве и ее катастрофических последствиях для всего последующего течения жизни, воспринимающий ее в качестве изначального звена причинно-следственной цепи, возможно, обладает гораздо большей силой целебного воздействия на пациента по сравнению с психологом, относящемуся к данной теории с известной долей скепсиса. Хотя теневые стороны буквализма хорошо известны, по крайней мере, юнгианцам, о чем я уже упоминал.

Данное положение не исключает возможности того, что вышеозначенный буквализм будет способен оказывать вредное воздействие на процесс индивидуации – и я еще вернусь к этому вопросу.

Вот еще несколько возражений на выдвигаемый мной тезис, что в отношении методов, техник и теорий, имеющих место в психотерапии речь, идет о все тех же ритуалах и мифологических представлениях, посредством которых в сознании пациента констеллируется образ целителя.

Как согласовать тогда данное положение с феноменами переноса и контрпереноса? И тот, и другой являются совершенно однозначными факторами в ходе психотерапевтического процесса и не имеют в себе ничего хотя бы отдаленно связанного с ритуальностью и мифологическими представлениями. Однако перенос и контрперенос также содержат в себе терапевтический (целебный) эффект.

Кто фигурирует, прежде всего, в переносе пациента? В проекциях пациента чаще всего фигурируют отец, мать, платонический возлюбленный, а также брат или сестра, имевшие на него влияние, или какие-либо другие близкие люди, с которыми он имел общение в раннем возрасте. С точки зрения юнгианских психоаналитиков, принято считать, что в данных проекциях речь идет не о конкретных персонажах из семейного круга, а об архетипах, всего лишь окрашенных личными переживаниями. Однако архетип целителя и архетип родителей в детстве весьма тесно связаны друг с другом. Родители выступают в роли великих целителей. Стоит ребенку почувствовать где-нибудь боль или обо что-нибудь удариться, он со всех ног бежит к родителям, чтобы один из них произнес заклинание: «Три дня дождик, три дня снег – боль твоя уйди навек!» Таким образом, так называемая проекция образа родителей в своей основе является проекцией целителя, то есть того же Асклепия, и в этом смысле связывается фактором, влияющим на образное воплощение или пробуждение к жизни архетипа целителя. В результате переноса целитель вкупе с болезнью как частью исцеления переживаются клиентом (пациентом) каждый раз заново, одновременно мифологизируются благодаря нашим истолкованиям феномена в качестве переноса и контрпереноса.

Не только звезды, луна, деревья, цветы, о которых слагают песни поэты, но даже сам блеск брючной пуговицы… – все имеет скрытую душу.

Василий Кандинский. «Искусство в жизни»

Как в таком случае обстоит дело со сновидениями? Их роль и силу воздействия трудно переоценить, понимание их дает ключ к излечению и смягчению душевных страданий. Однако сновидения совершенно не укладываются в общую картину ритуала и мифологии целительства.

Значение сновидений в психотерапии велико. Сновидения поставляют образы, служащие кирпичиками для наших мифологических построений. При этом наши интерпретации вовсе не обязательно должны конкретно соотноситься с архетипом целителя, однако благодаря обогащению и подкреплению мифологической картины процесса исцеления материалом сновидческих образов, архетип целителя вырастает в наших глазах. Так, например, специализирующийся в области психологии развития специалист «расцвечивает» сновидениями историю детства так, что в целом можно сказать, что сновидения и сновидческие образы дают нам материал для выстраивания наших мифологических схем в отношении пациентов.

Важно еще раз подчеркнуть: мне представляется, что эффект воздействия психотерапии объясняется по большей части констелляцией архетипа целителя, осуществляемой благодаря ритуалам и мифологическим построениям и толкованиям.

Я говорю о ритуальных действиях и мифологических построениях, их обслуживающих. Однако естественно, что ритуалы и мифы различаются соответственно эпохе. Известно юнговское высказывание о том¸ что боги стали болезнями. Ритуалы и мифы, связанные с греческим пантеоном, отличаются от ритуалов и мифов, практикуемых нами сегодня. К миру ритуалов и мифологии древности в их прежнем виде нельзя вернуться. Важно, однако, уметь видеть, где сегодняшние ритуалы продолжают иметь место, понимать, чем являются наши так называемые мифологии в действительности и осознавать специфику из воздействия.

В течение длительного времени считалось, что ритуальное действие или образное воплощение архетипа обязательно связано с жервоприношением. Это напоминает повторявшееся из года в год утверждение психотерапевтов о первостепенной важности оплаты психоаналитического курса самим пациентом – на том основании, что благодаря затраченным деньгам пациент более ответственно подходит к возлагаемым на него функциям. Любопытно, однако, что теперь, функцию оплаты часто берут на себя родственники клиента, компании, в которых работает клиент или – пока еще не в России – медицинские страховые компании. Любопытно здесь то, что подобное перенимание роли оплачивающей стороны и взятие на себя всех расходов по лечению, это не вызывает особых возражений со стороны психотерапевтов, вполне удовлетворенных положением, при котором «третьи стороны» берут на себя весь груз расходов по лечению. Таким образом, на деле оказывается, что в процессе оплаты важно не то, что платит клиент (пациент), а то, чем оплачивается труд психотерапевта. Ритуал требует оплаты деятельности церемониймейстера или жреца, именно это усиливает его способность актуализировать исцеляющий архетип.

Чтобы быть эффективными, ритуал и мифологии требуют серьезного к себе отношения. Речь идет о необходимости глубокого погружения в определенную психолого-мифологическую стихию, лучше всего в ту, которая наиболее импонирует характеру и складу человека. Гениальные психологи способны к созданию собственных новых мифологических конструкций. Этого не требуется от среднего психотерапевта, для которого достаточно тщательной подготовки. В рамках определенной мифологии и ритуала, равно как и в определенной психологии, чтобы впоследствии суметь предложить их пациентам и быть в состоянии оказывать им помощь.

Нет предела профессиональному образованию в силу междисциплинарного характера сферы нашей деятельности, затрагивающей такие области как психопатология, психиатрия, психология, символика, религия, философия, ритуалы, мифология и т.д. Никогда нельзя забывать о том, что как правило эффект исцеления и заболевания приписывается одним и тем же богам и героям, выражаясь с помощью одних и тех же символов. От неизлечимой раны страдает кентавр Хирон; африканская богиня исцеления от чумы одновременно является ее возбудительницей; Аполлония, святая покровительница стоматологов была подвергнута пытке, во время которой у нее были вырваны зубы. Наши ритуалы и мифологические построения являются средством, с помощью которого мы способны констеллировать не только феномен исцеления, но и страдания и болезни. Мы в состоянии причинить большой вред в случае непонимания характера своей деятельности. Вот почему так важен дидактический психоанализ.


Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

В свое время К.Г.Юнг пришел к выводу, что никому не удается пройти дальше с другим, чем на то расстояние, на которое ему удалось пройти самому. Это означает, что большинство людей не знает о том, что лишь немногие психотерапевты из огромной армии душевных целителей сами подвергались анализу. Личный анализ необходим (или желателен) в тех психотерапевтических школах, которые являются психодинамическими, то есть, взыскующими более углубленного диалога между сознательной и бессознательной жизнью у практикующего специалиста. Он не требуется у психотерапевтов когнитивного или бихевиористского направления, ищущих для своих пациентов модификации непродуктивного поведения и замены его более эффективными стратегиями, либо идентифицирующих разнообразные «плохие идеи», приводящие нас к проигрышным результатам и замены их на более эффективные (результативные) идеи. Такие подходы к складывающимся человеческим проблемам носят преимущественно логический характер и часто оказываются весьма полезными. Другим подходом является психофармакология, когда медицинское вмешательство оказывается наиболее эффективным для выхода из биохимического неравновесия.

С началом понимания приверженцами различных психотерапевтических направлений того факта, что их теории и методы имеют отчасти ритуально-мифологическую природу, открывается возможность к их конструктивному сотрудничеству без опасения скатывания к банальному и плоскому синкретизму или к буквализации. Несмотря на очевидное признание возможности формирования образа внутреннего целителя с помощью различных ритуально-мифологических построений, нельзя забывать о том, что степень эффективности их построений напрямую зависит от их внутренней непротиворечивости и не может быть синкретизирована до абсурда без вреда делу.

Следующим компонентом аналитической работы в рамках юнгианского анализа помимо установки на исцеление и смягчение непосредственно психических расстройств является задача решения клиентом (пациентом) проблемы индивидуации. В ходе психоанализа и психотерапии аналитик стремится решить обе эти задачи.

Процесс индивидуации и излечения психических расстройств – не одно и то же. В каком-то смысле они протекают параллельно, а в каком-то другом – нет. Человек может справиться с тем или иным душевным расстройством, но так и не вступить на путь индивидуации и, наоборот, он может достичь значительного прогресса на пути индивидуации, так и не получив выздоровления. Немало великих художников, творения которых однозначно свидетельствуют о достижении ими индивидуации в грандиозных масштабах, страдали тяжелыми формами неврозов или даже психозов. И напротив, многие психически совершенно здоровые люди демонстрируют полнейшую неспособность к трансцендированию своей сущности. Чего стоит подобная индивидуация – вопрос дискуссионный.

Естественно, что на практике процессы индивидуации и исцеления как правило с трудом поддаются размежеванию, часто оба протекают параллельно и не менее часто имеет место обратное явление. В ходе процесса индивидуации возникает необходимость констеллирования архетипов Асклепия и Хирона, зачастую не имеющих с ними ничего общего. В этом смысле наш ритуал со всем присущим его мифологическим оформлением должен приобрести другой характер. В отношении процесса индивидуации мне кажется сохраняет силу высказанное выше утверждение, что процесс индивидуации осуществляется не благодаря нашему непосредственному воздействию, а благодаря нашей возможности хотя бы способствовать его констелляции. Мы являемся не проповедниками, священниками и пророками, ведущими пациента по пути индивидуации, а скромными помощниками пациента в деле осуществления процесса индивидуации в недрах его души.

Задача психотерапевта состоит как в актуализации архетипа целителя или целительства, так и архетипа мастера, т.е. индивидуации. Встает вопрос: констеллируются ли данные архетипы (как внутреннего целителя, так и архетипа мастера, способствующего процессу индивидуации) в нем самом или по какой-то малопонятной схеме структурированы в нем изначально (см. Архетип мастера в книге Кэрол Пирсон)? К.Г.Юнг высказал как-то тезис, разделяемый многими психотерапевтами: «Терапевт не в состоянии дать пациенту больше того, чем он владеет сам».

Согласно этому несколько нравоучительному изречению, надо принять ту точку зрения, что психотерапевт (безразлично: мужчина или женщина), могущий «оживлять» в ком-либо архетипы целителя или архетипы индивидуации, достигает этого сам. Однако я знаю по опыту, что на деле имеет место прямо противоположное. Многие превосходные психотерапевты сами страдают от тяжелых неврозов, большинство психотерапевтов с большим трудом контактируют с людьми и т.д. Зачастую нет и намека на констелляцию целителя в самом психотерапевте. Аналогичным образом обстоит дело и с процессом индивидуации у психотерапевтов. Зачастую уровень их индивидуации не отличается от уровня пациентов. Таким образом, не подлежит сомнению, что способность многих психотерапевтов к констелляции архетипа целителя или архетипов индивидуации не распространяется на них самих.

Данная парадоксальная ситуация находит подтверждение в Новом завете и в мифологии.

В Евангелии от Луки цитируется изречение: «Врач, исцели Самого Себя» (Лк. 4, 23). Данное изречение само по себе уже является констатацией того, что способность врача к исцелению самого себя далеко не очевидная вещь. Требование, предъявляемое к врачу, исцелить самого себя красноречиво свидетельствует о том, что он часто оказывается не в состоянии сделать для себя то, с чем возможно, вполне справляется по отношению к другим. Слишком хорошо известно, что отношению к собственным болезням врачи часто проявляют полную беспомощность.

В Новом Завете есть места, указывающие на то, что даже сам Спаситель был не в состоянии спасти самого себя. Разве не об этом свидетельствует восклицание Христа в предсмертной агонии: «Эли, эли лема сабахтани: Бог мой, почему ты меня оставил». Тот, кто обещал спасение всему человечеству, на пороге смерти почувствовал себя всеми оставленным и потерял всякую надежду на спасение. Спаситель, умирая, «оживил» архетип сироты.

Небезызвестна уже приводимая история о Хироне, раненом кентавре, родоначальнике медицины, который был также не в состоянии исцелить собственные раны. Таким образом, правота несколько нравоучительного высказывания К.Г.Юнга, согласно которому мы не можем дать пациенту больше того, что имеем, выглядит достаточно сомнительной. Так, по крайней мере, считает А.Гуггенблюль-Крейг. В случае его правоты добрая половина ныне практикующих психотерапевтов была бы вынуждена сразу же оставить свою профессию – и, как пишет А.Гуггенблюль-Крейг, он сам в числе первых. Мне же кажется, что К.Г.Юнг имел ввиду нечто иное.

В плане архетипа мастера вспоминается другая притча о скрипичном мастере-учителе из тогдашней провинциальной Одессы. Маленький мальчик ходил к старику-учителю брать уроки игры на скрипке. По прошествии какого-то времени старик сказал своему ученику: «Ну вот, Миша я передал тебе все то умение игры, которым владел сам. Теперь, если ты хочешь играть лучше, тебе нужно ехать в Москву, к Ойстраху. Он играет гораздо лучше, и он сможет помочь тебе стать более опытным и виртуозным скрипачом».

В плане эффективности психотерапевтической работы степень мастерства аналитика зависит не только или, прежде всего, не столько от состояния нашего собственного здоровья, как и уровня процесса нашей индивидуации, а в определенной мере от нашей способности с помощью ритуально-мифологических приемов констеллировать в сознании клиента (пациента) образ целителя, который не обязательно присутствует в нас самих.

Уже в заключение мне придется вернуться еще к одному моменту, а именно – к возможному противоречию между исцелением и индивидуацией, или конкретизацией и индивидуацией. Иначе говоря, буквализация мешает индивидуации, хотя и способствует исцелению. Буквальное понимание мифологического аспекта нашей жизни или признание того, что, например, наши причинно-эволюционные психологические теории являются прямым отражением конкретного фактического материала, зачастую оказывает целебное воздействие, поскольку, несомненно, лучше – или во всяком случае – гораздо проще понимать символы в их конкретном воплощении, а не только умозрительно, как я уже показал выше. Однако чересчур буквальное понимание в психологической мифологии, описывающей процесс развития наших психических расстройств и возможности их излечения, становится весьма проблематичным по отношению к процессу индивидуации.

Исцеление пациента обязано осознанию им конкретной причины возникновения своего невроза – например, вследствие определенной травмы, полученной в раннем возрасте – все это, несомненно, целебно и усиливает действие ритуально-мифологического комплекса. Однако, его слепая вера в то, что он, каков он есть и переживаемые им комплексы и характер невроза целиком и полностью обусловлены тяжелой психологической травмой, полученной в свое время от матери, отца или другого лица, задерживает его психическое развитие в смысле индивидуации. Его душа теряет свою автономность. В этом случае он считает, что знает, кем является в действительности и кто сделал его таким. В результате им утрачивается связь с тайной, бездонной пропастью своей души, без контакта с которой всякий процесс индивидуации оказывается невозможным.

Статья о том, что такое психотерапия в современных условиях? Отчего зависит успешность психотерапии?

Любой человек, внутренний зов которого возглашает ему направить свои усилия на попечительство людских душ, должен вначале научиться управляться со своей собственной душой. Тогда он поймет, что означает взаимодействовать с душой других людей. Знание о своей внутренней тьме есть лучший способ борьбы с тьмой у другого человека. Это знание не так уж важно в деле чтения книг, хотя и тут оно может пригодиться. Более всего оно полезно в обретении личного душевного открытия касательно тайн человеческой души. Иначе все остается интеллектуальным трюком, состоящим из пустых слов и сводящимся к никчемным разговорам.

C. G. Jung. Letters, vol. 1

* Зеленский Валерий Всеволодович (р. 1944) – российский психолог и литератор. Переводчик и комментатор работ К. Г. Юнга, М. Кана, В. Одайника, А. Сэмюэлса, Дж. Уайли, Д. Уильямса, Дж. Хиллмана, Дж. Холла, Д. Шарпа и др. психоаналитиков. Руководитель (с 1991) созданного им Информационного центра психоаналитической культуры (Санкт-Петербург). Окончил Ленинградский политехнический институт (1969) и Ленинградский государственный университет (1972). Специализируется в области глубинной психологии (юнгианское направление и психоанализ). Прошел стажировки в Великобритании, США, Германии, Мексике и Канаде. Является разработчиком идеи, переводчиком и редактором двух серий книг "Библиотека аналитической психологии" (выпущено 15 книг) и "Современный психоанализ" (выпущено 7 книг). Автор книг "Аналитическая психология" (1991), "Аналитическая психология. Словарь. Эссе об основных положениях аналитической психологии" (1996) и ряда статей по различным проблемам глубинной психологии.

Онлайн сервис

Связаться с Центром

Заполните приведенную ниже форму, и наш администратор свяжется с Вами.
Связаться с Центром